Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский Страница 14

Я — по сути голый, без ничего на себе, и лысый, как держава в царской руке, но и без чувства даже самого малого стыда. Будто разом отрезало и унесло вместе с песчаной пылью. Поверх меня — кожа не кожа, оболочка не оболочка, так, нечто не в фокусе. Но это только поначалу, тут я тебя в заблуждение вводить не стану. И главное, нет никаких желаний: всего хватает, и даже пить не хочется, несмотря на всю эту непонятную Сахару. Стою и размышляю, хорошее это для меня новое качество, когда не хочется, чего раньше хотелось, или больше чужое, вредное для здоровья оболочки.

Первый нижний проводит рукой по вертикали вдоль меня, с расстояния, и вижу, как уже какая-то хламида из тонкой холщовки на мне оказалась, так что не поймёшь сразу, где сам, а где лишь собственный мягкий фокус.

И сразу лёгкость образовалась во всех членах и суставах, будто смазали их оливковым маслом первого отжима, холодного, «Extra Virgin». Мне бы дополнительно порадоваться, оценить, прикинуть всякого на дальнейшее, а я вместо этого сразу вспомнил, как мы с тобой, будучи на Крите, впервые для себя его по-настоящему открыли, масло это, хотя, наверное, не меньше тонны съели к этому изумительному моменту прозрения, познав новое качество в хорошо известном старом продукте. Так вот, лишний раз напоминаю всем, кто остался и кто меня слышит, — настоящее масло должно оттеняться глубоко-зелёным, уходящим в густо-оливковый больше, нежели в привычно-жёлтый. И если не возникает у тебя неистового желания обмакнуть мягкую хлебную корку в эту божественную субстанцию, сунуть её в рот и медленно жевать, превозмогая вожделение судорожно протолкнуть себе в глотку эту ароматную кашу, то, стало быть, не то это масло, неправильное, не того отжима, не тех ягод, не той земли, не той воды.

Другой нижний говорит мне, но не ртом, а всей своей большой красивой лысой головой с сильным и ясным светом из глазниц:

— Вам теперь уже не следует никуда спешить, Герман, ничему пока особенно не удивляйтесь и никак не пытайтесь проявить свою личность. Вы у нас пока на первом обороте размещены: случай ваш особый, довольно нечастый; но такие, как вы, у нас, конечно, тоже имеются, среди прочих параллельных. И подход к ним гораздо более индивидуальный, нежели ко всем остальным, оказавшимся с этой стороны Прохода после успешного Перехода. Однако всё теперь будет зависеть лишь от вас. Настоящим прибытием вы обретаете надежду. Вход для вас — есть перемена четвёртого оборота на пятый, не раньше. А то место, где вы сейчас, — это просто некое предварительное обитание, которое никак и ничем не может измеряться, кроме как длиной прохождения пути отсюда до Входа, которая зависит исключительно от вас самого. Просто существуйте в силу отпущенных вам благодатей и благоразумных причин и ждите своего часа. И он наступит или не наступит. А больше нам пока добавить нечего. И помните — всё может быть!

Ну, я после этих слов немного встрепенулся, хотя и без излишней нервозности, как и было у меня с самого начала, и спрашиваю:

— Вы меня сердечно извините, благородные архангелы, но жить-то я буду где? Я имею в виду, пока дела мои не утрясутся окончательно. На какой площади, я извиняюсь, — постель там, всё прочее. Покушать, если что, побриться. Гигиенические процедуры, опять же… И как нам связь поддерживать, если вдруг чего понадобится в силу этой упомянутой вами разумной причины.

— Ничего такого вам не понадобится, можете не сомневаться, — это отвечает мне первый из пустынных святых. Другой тоже растолковывает, вполне доброжелательно:

— Мы же пояснили вам, Герман, полагайтесь лишь на себя и думайте о Входе, остальное решится само собой, без ненужных вам напряжений. Здесь вообще не принято напрягаться, лучшее напряжение для вашей оболочки — это познание мира, настоящего и ожидающего вашу оболочку. Как и достижение гармонии с самим собой в понимании себя и своего нового места в системе мироздания. Так что теперь, после раздвоения вашей бывшей души, обретайте для себя новую цельность и иную полноту и прокладывайте себе путь к вечному блаженству, оно не так уж и далеко отсюда, где-то с пятого оборота уже и начнётся, если всё пройдет без сбоя. Каждому — своё, как говорится, по делам и воздастся.

А первый ещё и дублирует то же самое на латыни, думая, что этой нерусской добавкой делает мне ясней:

— Еt retribuetur unicuique secundum opus eius.

Однако стою и вникаю, Гер, в каждое святое слово, издаваемое в мой адрес одним и другим пустынником. И чувствую — не дышу. Вижу, как не вздымается грудь моя, что бывает при наборе организмом воздуха, и как она же не опускается обратно, что необходимо при выпуске через рот и нос отработанного газа.

Всё ровно, всё плоско, всё удобоваримо и покойно.

Спрашиваю обоих, не отдавая предпочтения никому из них, ответственных за моё прибытие и размещение внутри неведомых пространств:

— Скажите, пожалуйста, если можно, конечно, задавать подобные вопросы: а те, кто, кроме меня, тут обитают, они в большинстве своём мужчины? Или женщины также имеются в наличии?

И чувствую, не смущаюсь. Понимаю, что задал вопрос чистый и хороший, без сомнительной подкладки какого-либо неопределённого свойства. Как-то само получилось так, без привычной двусмысленности и излишней сальности.

— Если вас тема соития всё ещё интересует, то вскоре вы сами же от неё откажетесь, непременно, без всякого содействия с чьей-либо стороны, — это говорит второй нижний в ответ на мой невинный вопрос и интенсивно облучает мою холщовку пристальным глазным светом, будто проводит ультраобработку, нейтрализуя вирус всей моей прошлой жизни на земле.

— Причём по самым разным причинам… — вторит ему первый, поддерживая напарника-контролёра по зоне предварительного обитания, и тоже испускает невидные лучи, но заметно слабей соседних, — пол человека, как и возраст его, всякая ориентация, в каком резоне её ни рассматривай, разнообразные прошлые слабости, свойственные устройству людской природы, — всё это оставляет свою силу и власть над теми, кто стал нашим обитателем за бортом любой из надземных территорий. С момента прибытия все вы — параллельные, и другими в нашей облачности стать уже не можете, до той поры, пока не совершится ваш именной Вход. Ну, а об этом мы уже, кажется, говорили, Герман. И ещё потолкуем предметно: затем мы, собственно, здесь, с вами и находимся.

«По каким же это, интересно, причинам?» — думаю я, имея в виду эти неведомые мне загадочные основания добровольного отказа от прошлых мирских удовольствий. Помнишь, как мы с тобой отрывались, Герк, когда служили в рекламном агентстве? Не забыл ещё, как время от времени в нашей с тобой общей жизни образовывалась занимательная очередь из милых, рисковых девушек, готовых посетить холостяцкую квартиру в Плотниковом переулке, зная, что владелец этого привлекательного жилища в историческом центре Москвы мил, холост, недурён собой, к тому же имеет про запас лишний паспорт, из хороших, да ещё и в обязательном порядке накормит всякими небывалостями собственного сочинения, о которых среди поклонниц разных периодов небезосновательно гуляет призывный слух.

Да и потом по этой части не затихало, когда всё уже закрутилось в нашем с тобой ресторане, и он сделался популярным среди ценителей благородной кухни, и все они стали ежевечерне стекаться туда, желая всякий раз отведать новенького, но уже не платя того, чего желают поиметь от них наши с тобой конкуренты. А помнишь всех этих тайных от Ленки умильных и заранее благодарных тёток, готовых, заранее наплевав на любой результат, конкретно и без церемоний не оставить своим женским вниманием известного шеф-повара респектабельного столичного заведения «Шиншилла» Германа Веневцева? Но только нам с тобой этого уже было не надо, потому что лучше Ленки всё равно не было и нет для нас никого. Однако это вовсе не означает, что, встретив в малознакомой местности одинокую, приятную тебе особу обратного пола, не следует проявить немного привычной вежливости, устремлённой на взаимность и дружеское расположение.