Эммаус - Алессандро Барикко Страница 14

Нам больше всего нравится труд и одиночество на лоне природы. Очевидно, что лучшее место для этого — горы. Связь между трудом и подъемом по склону там самая непосредственная, стремление всего и вся ввысь — неодолимое. Когда приближаешься к вершине, тишина становится божественной, благоговейной, чистота вокруг — как выполненное обещание: вода, воздух, земля и нет насекомых. В общем, если веришь в Бога, в горах проще всего поддерживать в себе эту веру. Кроме того, холод заставляет скрывать тело под плотной одеждой, усталость не прибавляет привлекательности, а посему в наших ежедневных стараниях отречься от собственного тела мы достигаем успеха, и после долгих часов ходьбы от нас остаются лишь шаги да мысли — та необходимая малость, которая, как нам внушали, требуется для того, чтобы быть самим собой.

Они уходили в горы, и там им никто не был нужен. Канадская палатка, немного съестных припасов — они даже книг и музыки с собой не брали. Когда учишься обходиться без всего, это помогает в жизни: нищета — кратчайший путь к истине. Они отправились в горы, потому что хотели разбить образовавшийся между ними комок вражды. Собирались вернуться через два дня.

Я знал, куда они направляются. К каменистой тропинке, туда, откуда начинался подъем к вершине. Карабкаться по этой тропинке — своего рода наказание; в выборе места явно поучаствовал Святоша: это в его духе. Он хотел покаяния. И вероятно, света — света на этой крутой тропе, истинного света мира. А еще он хотел испытать то странное, знакомое нам чувство, что охватывало нас там, наверху, — словно частичка нежности оставалась с нами, когда все вокруг превращалось в твердь. Мы сбегали из обычной жизни в колдовской мир.

Я смотрел, как они уходят, и немного им завидовал. Мы достаточно хорошо друг друга знаем, чтобы обращать внимание на мелочи. Бобби, собираясь в дорогу, часто вел себя странно: на сей раз он надел явно неподходящую обувь, словно не собирался в дальний путь. Я спросил его, уверен ли он в том, что хочет совершить это путешествие. Он пожал плечами. Как будто ему, в сущности, все равно.

В первую ночь они разбили лагерь у начала тропинки. Поставили палатку, когда уже стемнело, и тут рюкзак Святоши, который он прислонил к камню, покатился вниз. Рюкзак оказался плохо застегнут, и оттуда посыпалась всякая всячина, необходимая в походе. А еще при свете газового фонаря блеснул какой-то металлический предмет — Бобби не сразу сообразил, что это такое. Святоша отправился складывать вещи обратно в рюкзак, потом вернулся в палатку.

— Зачем тебе пистолет? — спросил его Бобби с улыбкой.

— Да так, низа чем, — промолвил Святоша.

Это происшествие сыграло свою роль, но, вероятно, еще больше на них повлиял ночной разговор. Утром они двинулись вверх по тропинке, молча, словно чужие. Святоша, когда поднимается, обычно непоколебим, и в тот раз он тоже шел вперед упорно, не обронив ни слова. Бобби отстал, тем более что неудобные ботинки мешали ему идти. Подул восточный ветер, потом полил дождь. Холод стоял собачий. Святоша шагал ровно, время от времени делая короткие остановки, — и не оборачивался. В какой-то момент Бобби что-то крикнул ему снизу. Святоша взглянул на него. Бобби заорал, что ему все надоело и он намерен вернуться. Святоша покачал головой и зна́ком попросил его прекратить валять дурака и продолжить путь. Но Бобби об этом и слышать не хотел, он громко кричал и едва не плакал. Тогда Святоша спустился на несколько метров — медленно, внимательно глядя себе под ноги. Подобрался поближе к Бобби и раздраженно спросил, какого черта тот вытворяет.

— Да так, — ответил Бобби, — просто я возвращаюсь.

Святоша подошел еще ближе, но их по-прежнему разделяло расстояние в несколько метров.

— Ты не можешь так поступить.

— Конечно, могу. Более того, тебе бы лучше последовать моему примеру: пошли отсюда, отвратительная получилась прогулка.

Однако для Святоши это была вовсе не прогулка, для нас это не прогулки, ведь мы в них верим, и нет ничего хуже, чем называть их прогулками: ведь это наши ритуалы. Поэтому Святоша почувствовал: случилось что-то непоправимое, и он не ошибался. Он сказал Бобби, что огорчен его поведением.

— На себя посмотри, чертов фанатик, — ответил Бобби.

Они не кричали, но говорили громко из-за ветра. Некоторое время оба не двигались, замерев в растерянности. Потом Святоша повернулся спиной к Бобби и, ни слова не говоря, снова стал карабкаться в гору. Бобби позволил ему уйти, а после стал кричать вслед, что он сумасшедший, дескать, он себя считает святым, но таковым не является: всем отлично известно про его шлюх! Святоша продолжал подниматься по склону горы, он как будто не слушал слов Бобби, но в какой-то миг все же остановился. Снял рюкзак, поставил его на землю, открыл, нагнулся, доставая что-то, а после снова выпрямился. В правой руке его был пистолет.

— Бобби! — крикнул он. Они стояли далеко друг от друга, а еще ветер шумел, так что приходилось кричать. — Лови! — И бросил ему пистолет.

Но Бобби не стал ловить, он боялся пистолетов, и металлический предмет упал среди камней. Отскочил от камня и завалился в какую-то щель. Обернувшись к Святоше, Бобби увидел лишь его спину: тот медленно полз дальше в гору. Сначала Бобби не понял, но после сообразил: этот парень не хочет оставаться один на один со своим пистолетом, в полном одиночестве.

И его вдруг охватила огромная нежность к Святоше, фигура которого все удалялась. Однако Бобби не передумал и вслед за другом не пошел — и понял, что так будет всегда.

Он подобрал пистолет. Ему было противно, но он все же положил оружие в свой рюкзак, чтобы унести его подальше от одиночества, ожидавшего Святошу. После чего пустился в обратный путь.

Эту историю мне рассказал Бобби, со всеми подробностями. Он сделал это, чтобы объяснить мне: вероятно, они со Святошей отдалились друг от друга еще раньше, но развивалось это медленно, как геологический процесс, и только тогда, на каменистой тропинке, он понял, что все кончено. Он имел в виду явление, хорошо нам известное, для обозначения которого мы пользуемся не самым подходящим выражением — «потерять веру». Это наш вечный кошмар. Мы знаем, что в любой момент нашей жизни с нами может случиться нечто сродни концу света — мы можем потерять веру.

Как следует из наставлений священников, это явление можно понять только исходя из опыта первых апостолов. Их было мало, тех, кто был ближе всего к Христу; на следующий день после распятия, когда их Учителя сняли с креста, они собрались все вместе, охваченные смятением. Не следует забывать, что души их переполняла обычная человеческая боль от потери дорогого им человека, но ничего более. Никто из них в тот момент не сознавал, что умерший был им не просто другом, пророком, учителем, но Богом. Этого они не поняли. Разумеется, их пониманию подобное было недоступно, они даже представить себе не могли, что этот человек — на самом деле Бог. Так вот, они собрались все вместе в тот день, после казни, попросту для того, чтобы почтить память дорогого им человека, незаменимого, ушедшего от них навсегда. Но с неба на них снизошел Святой Дух. И тут завеса пала, и они поняли. Этого Бога, с которым они долгие годы шли бок о бок, — теперь они его узнали; надо полагать, в тот миг им припомнились мельчайшие детали их жизни, и это стало озарением, и души их открылись навстречу Богу, навсегда. В Новом Завете это явление передано посредством замечательной метафоры глоссолалии: они вдруг обрели способность говорить на всех языках мира — это явление было широко известно, оно ассоциировалось с фигурами провидцев, пророков. То был знак магического познания.