Ночная сучка - Рейчел Йодер Страница 14

Минутку! крикнула она, яростно вытирая волосы. Займись своим ребенком, хотелось ей крикнуть. Просто займись им! Что тут сложного? Дай ему что-нибудь, что угодно. Скорчи глупую рожу. Включи чертов мультик.

Она не могла понять, как ее муж без труда управляется со сложными механизмами, но совершенно не способен справиться с ребенком. Она выпрыгнула из душа, даже как следует не умывшись.

У нас кончилось молоко, вновь сказал муж.

Я знаю, сказала она, забирая у него плачущего мальчика и целуя в щеку.

Почему оно кончилось? спросил муж.

Потому что он все выпил, ответила она, указывая на сына.

Молочко, сказал сын.

Это очевидно, заявил муж с раздражением, как будто она тратила его время, вместо того чтобы заняться делом. Но ты знала об этом?

Знала, что его осталось мало, ответила она, стараясь говорить четко и спокойно. Оно было в моем списке покупок. Но я как-то проглядела. Он вздохнул и вновь вернулся за ноутбук, лежавший раскрытым на кухонном столе.

На ней было лишь полотенце, с мокрых волос капала вода. Она прижимала к себе мальчика, который тянулся к отцу.

Папа, сказал мальчик.

Почему бы тебе просто не уйти куда-нибудь, думала она. Уходи. В каком-то плане без него было даже проще. Она могла заниматься ребенком, не выслушивая бесконечные комментарии, вопросы, сквозь тонкую вуаль которых проступало осуждение, снисходительные монологи о том, что сделал бы он на ее месте, если бы это предстояло сделать ей, а не ему, как все это было просто – лишь несколько понятных X, Y и Z.

Да, конечно, если оглядываться назад, ничего такого не было в том, что он попросил ее купить молоко, что он нуждался в ее помощи с ребенком, потому что из-за постоянного отсутствия дома не выработал тех же навыков, что она, но неужели он не видел, как она боролась? Неужели не способен был понять, что она делала? Он вел себя так, словно она находилась в длительном отпуске. Если он не мог предложить ей практическую помощь, то, по крайней мере, мог бы проявить какую-то благодарность, говорить ей спасибо за все, что она делает, пока был дома. Вместо этого, когда она пыталась поднять вопрос о разделении труда, невидимого труда ее жизни, невыносимой психической нагрузки, он говорил что-то вроде: я так понимаю, деньги, которые я зарабатываю, ничего не значат; и разумеется, она имела в виду не это, совсем не это.

Она отнесла скулящего мальчика в спальню, где он занялся паровозами, натянула спортивный бюстгальтер, удобные штаны, майку. Так она одевалась каждый день.

В понедельник, после выходных, в которые ей пришлось терпеть еще и мужа, поскольку это ощущалось именно так, она безо всякого энтузиазма обняла его и прошипела «катись на хер», когда его машина выезжала с подъездной дорожки. Потом она рухнула на стул в кухне и, прихлебывая чуть теплый кофе, наблюдала, как мальчик методично вытаскивает из шкафа рядом с духовкой противень, формочки для кексов, сковороду, терку и так далее. Хотя ей совершенно не хотелось всерьез рассматривать советы мужа насчет выбора счастья и четкого графика, ей не хотелось и начинать новую неделю в таком состоянии, с ощущением кислого гнева на грани слез. Это было непродуктивно. Плохо для всех, и в особенности для нее самой.

Ладно. Может быть, с ней все в порядке, не считая того, что у нее слишком много свободного времени. Может быть, проблема заключалась в этом. Не в том, что она не могла потратить это время на занятия, которые доставляли ей удовольствие: рисовать, читать, заниматься спортом. У нее было лишь время – слишком много времени! – чтобы водить мальчика на игровую площадку в торговом центре, и на детскую площадку возле бассейна, и на детскую площадку в тренажерном зале, и, по утрам или в обед – почему не и то и другое? – в публичную библиотеку.

Я был бы счастлив, если бы мне целыми днями приходилось заниматься только этим, всегда отвечал муж на ее жалобы, и она больше не жаловалась, потому что пыталась принять его точку зрения и по-настоящему радоваться своему домашнему образу жизни, общению с ребенком и множеству занятий, связанных с ним. На этой неделе она решила стараться как можно чаще «выбираться из дома» и «общаться с другими». Она решила «мыслить позитивнее». Она собрала сумку, напевая себе под нос, одела мальчика, щелкая его по носу и смеша.

Она пела ему песенку, выходя из дома, неся его на руках, а сумку на плече, и внезапно остановилась и ахнула, увидев на лужайке нечто странное.

Собачка, сказал мальчик, указывая пальцем.

Не одна, а целых три собаки в тени серебряного клена: золотистый ретривер, колли и бассет-хаунд. Она всегда думала, что собак именно этих пород особенно любили девочки восьмидесятых. Во всяком случае, она в восьмидесятые любила этих собак и часто фантазировала, как чешет их розовой расческой, повязывает им лавандовые ленточки, придумывает имена – например Лиза, или Джем, или Мистер Бельведер. Собаки же, в свою очередь, в мечтах всегда ее спасали, когда она едва не попала под автомобиль или провалилась в очень глубокую яму.

А теперь три собаки стояли на лужайке, и все три повернулись, тяжело дыша, чтобы посмотреть на мать и ребенка.

Да ладно, сказала она вслух.

Ситуация была нелепой, но если честно, ее сердце подпрыгнуло от чудовищного ужаса, чудовищной радости. Может, она и правда сходила с ума? Разве домашние собаки сбиваются в стаи? И почему они стояли у нее на лужайке, будто были членами какого-то общества и приглашали ее вступить в их ряды? Мальчик заерзал у нее на руках, желая вырваться, она отпустила его, и он понесся прямо на собак, бешено вилявших хвостами. Они прижались мокрыми носами к его лицу, он пискнул, повернулся и рванул назад к матери, молча ожидавшей его на крыльце.

Привет, привет, собачки, сказала она, приближаясь к ним, опустилась на колени, протянула руку. Бассет подошел первым, за ним колли и ретривер. Бассет плюхнулся на траву между ее ногами, а остальные прыгали рядом, клали лапы ей на живот и плечи, облизывали ее лицо, обнюхивали все ее места, требовавшие обнюхивания. Раньше она бы отшатнулась от такой демонстрации безудержной подобострастной любви. Собаки. Такие простые, такие любящие. Она скептически к ним относилась за их пламенную, некритичную привязанность. Они должны были требовать большего, их настроение должно было хоть иногда меняться. Но нет, всегда только счастье, разинутая пасть и высунутый язык, свет в глазах, умоляющий об ответной любви.

Но теперь что-то изменилось, и эти собаки – собаки восьмидесятых – с их мокрыми языками, навязчивыми лапами и теплыми дрожащими телами были такими прекрасными. Она раскрыла объятия и притянула собак к себе. Они повалили ее на спину, и она лежала и смеялась, а они ходили по ней, виляли, лизали и, наконец, улеглись ей на грудь. Мальчик завопил от радости и тоже навалился на нее.

Она была вся покрыта шерстью, собачьим по́том и слюной, травой и грязью, но это было нормально. Она любила этих собак и… господи, да что творилось?

Все утро они с мальчиком провели на лужайке перед домом, гладя собак и задавая им вопросы. Мать вытащила из-под кушетки и из гаража несколько мячей, и мальчик один за другим бросал их собакам, визжа от восторга.