Сады Виверны - Юрий Буйда Страница 14

Воображение подсовывало картину за картиной моей встречи с Джованни втайне от дона Чемы. Я пытался склонить художника к помощи Нотте, расписывая ее мучения и достоинства; я умолял его, стоя на коленях и хватая за руки; я угрожал ему пуффером, как наяву слыша стрекочущий звук спускового механизма; я предлагал ему двести дукатов – все мои сбережения; он смеялся, требуя Нотту в безраздельное владение; он хмурился, сомневаясь в успехе; он был полон сочувствия; он был равнодушен; он превращал Нотту в Неллу; он соглашался; он отказывал…

Каждый день я заводил разговор с доном Чемой, пытаясь выведать его намерения. Больше всего я боялся, что, едва переступив порог монастыря Святого Вита, инквизитор набросится на Джованни, закует его в железо и запрет в клетке. Тогда мне придется вступить в сговор с опасным преступником, чтобы устроить его побег, а потом… но тут мой разум начинал топтаться на месте, останавливался на пороге безумия и трубил отступление…

Однако из слов дона Чемы я заключил, что у него нет ясного представления о судьбе Джованни, если он, по своей воле или нет, окажется во власти инквизиции.

– Одно несомненно, – сказал хозяин. – Я должен с ним обстоятельно поговорить, прежде чем предпринимать какие бы то ни было действия. И не думаю, что в данном случае следует прибегать к насилию, например к пыткам. Чудеса природы, может быть, и не взывают к благоговению, но внимания и понимания они заслуживают. Хотя пытки, например, «колыбель Иуды» или «аист», уж поверь, часто оказывают самое благотворное влияние на душу заблудшего, напоминая ему о пределах безблагодатной плоти…

Его слова, конечно, служили утешением, хотя и слабым.

Дни стояли дождливые, а когда выглядывало солнце, виноградники на холмах расцветали желтым и красным, масличные рощи окутывались тонким паром, морионы саксонцев и наконечники копий сверкали золотом и серебром, и в прозрачном осеннем воздухе плыли паутинки.

Солнце, впрочем, показывалось все реже.

Целыми днями я трясся в седле рядом с доном Чемой, под глухой стук копыт отдаваясь течению безрадостных мыслей.

Я пытался читать книгу Авсония Сидонского, которую нашел в доме на Аппиевой дороге. Сочинение это требовало сосредоточенного внимания, на которое, однако, я в те дни не всегда был способен.

Иногда набегали воспоминания о горном монастыре на севере Пьемонта, где я, не знавший родителей и в младенчестве воспитывавшийся в женской обители, жил до четырнадцати лет.

Скудная еда, плохая одежда, холодная пыльная библиотека, где я провел столько приятных часов, братья, учившие меня языкам и стрельбе из лука по птицам, которых монахи тайком от настоятеля жарили и пожирали в лесу, запивая пивом и приговаривая: «Больше всего бесов – в бороде святого».

Пиво приносили крестьянки – пожилая muddi ^[35] Марта и молодая muddi Катарина, про которых говорили, что они трудятся на благо монастыря по обету. Они занимались стиркой и починкой одежды, помогали в кухне брату Марко, а если после всех трудов их постигала беременность, то плоды ее они сбывали в монастырский пруд.

Однажды muddi Катарина заманила меня в кладовку, где хранились хомуты, веревки и мешки, и часа через два я знал о женщинах больше, чем хотелось бы.

Вспоминался аббат дон Умберто, гневливый, отходчивый и усталый толстяк, оживлявшийся лишь после стаканчика подогретого красного с пряностями.

Он был большим ценителем древностей. По поручению епископа аббат объезжал монастыри, нуждавшиеся в надзоре, и не было случая, чтобы он вернулся из поездки без добычи – манускриптов с трудами Аристотеля, Платона или Сенеки, каким-то образом попавших в пьемонтские и савойские обители. Дон Умберто попросту выносил книги из монастырских библиотек в глубоких карманах своей сутаны, называя свои деяния не воровством, а богоугодной translocatio ^[36].

Братья посмеивались над страстью дона Умберто к старым книгам, ничего не прибавляющим к знанию о мире, которым владеет Господь, на что аббат отвечал: «Богу не нужна память – Он наделил ею смертных, чтобы мы дорожили вечностью».

Это ведь он, дон Умберто, рекомендовал меня в качестве помощника своему старому другу дону Чеме, который увез юного послушника в Рим…

Наступил октябрь, ночи становились все холоднее, и наконец Нотта предложила перебраться в повозку, чтобы не спать на земле. Дождавшись, когда Нелла крепко уснет, мы сливались в объятиях. В тесноте, конечно, мы то и дело толкали ее, и она начинала мычать, метаться, срывать с себя одежду, хватать нас за руки и другие члены, и временами мне казалось, что я предаюсь усладам одновременно с двумя женщинами.

С ухудшением погоды посыпались жалобы на здоровье.

Саксонцы чихали, кашляли, у меня разболелись зубы, а Нотту то и дело рвало.

Пытаясь избавить ее от тошноты, я следовал совету Цельса, который от болей в животе и для улучшения пищеварения рекомендовал чтение вслух, однако ни Плиний, ни Данте не помогали.

Но когда я попросил дона Чему, служившего в нашем отряде еще и лекарем, заняться малышкой, раздался вдруг голос Неллы:

– Да ничего особенного с ней не случилось – просто она на сносях, мессер.

От неожиданности мы остолбенели.

Мы уже начинали терять надежду на выздоровление Неллы, и вдруг оказалось, что она все видела, все слышала, все понимала и легко могла все выразить.

Неужели она прикидывалась безумной?

Однако стоило дону Чеме подступить к ней с вопросами, как она снова впала в прежнее состояние.

За эти дни Нелла заметно изменилась – она убавила в росте, раздалась в бедрах, потеряла в груди, волосы ее приобрели золотистый оттенок – и стала еще больше похожа на Нотту.

Когда я сказал об этом малышке, она насмешливо фыркнула:

– Какой наблюдательный! Лучше следи за своим младшим другом, чтобы однажды ночью он не ошибся дверью!

Мне не понравилась шутка, во-первых, потому что Нотта угадала мое тайное желание, а во-вторых, из-за ее упорного нежелания открыть свою беременность. Скажи она мне, что у нас будет ребенок, я бы сделал все, что в моих силах, чтобы мысли о Нелле тихо сидели in der Möse an der Ratte ^[37], как выражался капитан Капата, когда хотел указать самое потаенное место на земле. Однако малышка молчала, да и внешне она ничуть не изменилась, и я начинал думать, уж не ошиблась ли Нелла, и из-за этого меня не покидало раздражение.

Полубольные, полусонные, обремененные двумя красавицами, якобы сумасшедшей и вроде бы беременной, в середине октября, когда Церковь поминает мучеников Асклепиада, Афинодора и Иуста, мы наконец увидели зубчатые стены и башни монастыря Святого Вита, выступавшие из вечернего тумана, который окутывал лесистый холм и клубился в низинах.