Сова по имени Уэсли - Стэйси О'Брайен Страница 14

Перья сов вообще довольно уникальны. Тела большей части птиц покрыты специфическим белым порошком, причем его особенно много у попугаев и близких к ним видов. У некоторых птиц (цапель и голубей) есть даже особый вид перьев, которые не выпадают при линьке – так называемые «порошковые перья», они и производят это вещество, которое птица потом распределяет по всему телу при чистке. Но этот порошок хорошо заметен даже у птиц, не обладающих особыми перьями. У сипух этого порошка нет. У какаду Вэнди, Омара, его было столько, что каждый раз, когда он отряхивался, вокруг него поднималось целое облако. После каждого сеанса расчесывания Омара наши с Вэнди пальцы оказывались покрыты плотным слоем белой пыли. А после расчесывания Уэсли мои пальцы оставались абсолютно чистыми.

Почти все птицы вырабатывают в специальной надхвостной железе, расположенной, как следует из названия, в основании хвоста, особое маслянистое вещество, которое они размазывают по перьям, чтобы те дольше служили. Уэсли фанатично щипал эту железу клювом, руководствуясь, видимо, неким древним инстинктом, так как у сипух эта железа является рудиментом и ничего не выделяет. Однако Уэс все равно щипал это место и потом будто размазывал несуществующую жидкость по перьям.

Поскольку сипухи не могут смазывать свои перья, они колоссально проигрывают перед остальными птицами в плане водостойкости. Они быстро промокают и порой даже не могут летать из-за потяжелевших от воды перьев. Если сова не найдет способ быстро обсохнуть, она может замерзнуть и погибнуть от холода. Возможно, именно поэтому в ходе эволюции совы приучились жить в дуплах деревьев. Намокший пух – это мерзкая и вдобавок довольно тяжелая субстанция, вам это с готовностью подтвердит любой, кому хоть раз в походе приходилось спать в мокром пуховом спальнике.

Уэсли становился все более и более активным по ночам. Он стал подтаскивать свой насест к моей кровати (что стоило ему немалого труда) и залезать ко мне под одеяло, чтобы я проснулась и поиграла с ним. Естественно, так в итоге и получалось – все равно мне приходилось вставать, чтобы вернуть на место насест. Я спускала Уэсли с поводка и начинала шевелить ногами под одеялами (предварительно удостоверившись, что одеял именно несколько друг поверх друга), а Уэсли на них «охотился». Когда я спала днем, то обычно тоже спускала его с поводка, поскольку в это время его обычно клонило в сон и чаще всего он присоединялся ко мне в царстве Морфея. Чаще всего в таких случаях он облюбовывал себе для сна какое-нибудь местечко повыше – стопку книг на столе или одну из клеток с амадинами, – но иногда он засыпал, примостившись у меня на плече или на голове. Правда, однажды я проснулась, лежа на боку, с Уэсли, спящим у меня на голове, и обнаружила, что его лапа была расположена так, что один из его длинных изогнутых когтей находился у меня прямо в слуховом канале, едва не касаясь барабанной перепонки. Я боялась пошевелить головой, но аккуратно подняла руку и медленно вытащила коготь у себя из уха. Тогда-то я и решила, что Уэсли нужна своя собственная подушка для дневного сна. Сам он отнесся к ней совершенно естественно, будто у него уже была такая, и сразу уяснил, что его место в моей постели – на этой подушке.

Уэсли был чертовски эмоционален еще с тех пор, как только-только открыл глаза, но теперь, в возрасте трех месяцев, когда он наконец «покидал гнездо», он стал выражать свое мнение и свои чувства по поводу буквально всего, что его окружало. Еще он начал отдаляться от всех обитателей дома, не считая меня, как делают совы в дикой природе, оставляя родителей в поисках партнера. Вэнди уже не могла просто так подойти к Уэсли и погладить его: он отстранялся и шипел на нее, иногда даже делая угрожающие выпады в ее сторону.

– Видимо, прошли деньки обнимашек с малюткой Уэсли, – сказала она как-то раз. – Думаешь, он позволит мне к себе прикоснуться?

Я ответила, что попробовать в любом случае стоит. Я держала привязанного Уэсли на руках, а Вэнди медленно и осторожно приближалась к нему, мягко и успокаивающе приговаривая:

– Ну вот, все хорошо, видишь? Хороший мальчик, Уэсли хороший, все в порядке…

Уэсли не дергался и разрешил себя погладить. С тех пор он позволял ей это делать, если она вот так медленно и аккуратно приближалась, а я при этом на всякий случай держала его на руках. Наверное, это в какой-то степени давало ему чувство защищенности под маминым крылом.

Уэсли быстро определился с тем, кому он позволял подобное, а кого – на дух не переносил. Последнюю категорию составляли в основном мужчины, собаки и люди, с которыми он не был знаком с младенчества (за редкими исключениями). Несчастная собака Кортни никак не могла взять в толк, почему ее маленький друг ее разлюбил, но угрозы Уэсли поняла и приняла и в комнату к нему заходить больше не пыталась. Уэсли всегда нравились мои мама и сестра, видимо потому, что они напоминали меня внешностью и голосами. Иногда, впрочем, ему нравились те или иные люди по причинам, мне неведомым и решительно непонятным, кроме разве что любви к животным, терпеливости, мягкости голоса, плавности движений и того, что он сам им нравился. Одна женщина, ставшая его няней годы спустя, часто сидела на ступеньках у двери и читала ему вслух. Он всегда по-особому доверял Вэнди, а позднее – еще и моей близкой подруге Кейт Рид, которая в целом похожа на меня и, как и я, хорошо разбирается в животных и понимает их. Если чужаки не отходили далеко от двери, Уэсли ничего не имел против. Он иногда угрожал им, но никогда не нападал. Если он не был привязан и мог взлететь куда-нибудь повыше, где он чувствовал себя в безопасности, он даже впускал незнакомцев в комнату в моем сопровождении. Но к себе он их не подпускал и перелетал на другой конец комнаты, стоило кому-нибудь двинуться в его сторону. Проверять, что будет дальше, я никому не позволяла. Ушло время доверчивого малыша Уэсли. Теперь он был подростком.

Однако, как и у большинства подростков, у него все еще случались накладки с полетами, и он безумно этого стыдился. Он все еще не до конца отточил мастерство посадки и периодически проезжал через весь мой рабочий стол и тормозил о стену напротив, однако с каждым новым днем практики он стеснялся все меньше, и все больше наслаждался тем, что умеет это делать. А свой восторг от полетов Уэсли умел выражать огромным количеством способов.