Пэчворк. После прочтения сжечь - Инга Кузнецова Страница 13

(именно теперь)

Именно теперь, когда колесико резкости докрутилось до упора, я вхожу в свои полные границы – в которых смешиваются все «я». Это не воспоминание, не разовая картинка – вспышка целиком утверждает предыдущую реальность. Я остаюсь наедине с тем, что может разорвать.

С нечеловеческой тоской по.

Невзирая ни на что.

Промежуточные звенья слиплись, спеклись. Сразу.

Я думаю о том, что опыт невесомости не помогает космонавтам адаптироваться к последующей жизни на Земле. Наоборот – это ясно. Космонавты обречены на ломки.

Но и мы, без скафандров, стремимся пережить опыт именно невесомости. Неубедительности счастья, легчайшего дуновения. Чтобы потом – упасть и неуклюже-болезненно-мокроступно идти прочь от места падения (удивительно громоздко это славянофильское слово «мокроступы»!). Просто идти пешком, чувствуя тяжесть своего скелета, чувствуя кости – дровами.

Падающая поленница – вот что такое тело человека, занимающегося вопросами необратимости. Это наша органика – а не мягко-ягодично-купидонное. Не «плоть» – к черту ее, на фиг! Ложная невесомость ломает хребет.

Худоба здесь честнее.

Все бесполезно.

(нагота)

Я больше не могу закрывать руками лицо. Я не могу их поднять.

Тогда: собирала вещи, они лезли на меня. Не так уж много их было. Защита и провокация – вот их серьезные функции. Вещи не думали ни о чем постороннем, они свидетельствовали о своих способностях. Платья и ботинки. Браслеты и подвески. Джинсы, пуловеры и пальто. Они кричали: все должно быть нежным, бестолковым, связанным и переплетенным. Мы, говорили вещи, помогаем держаться, как передвижной дом. Он – почти такой, как та или тот, кто внутри.

Но, сложенная по пакетам, укрощенная, одежда мгновенно превратилась во фронт отчуждения. Я в ней запутывалась. Цветные колготки слипались с шарфами. Таблетки прощупывались как бусы, и наоборот. Зачем все они? Я уходила, чтобы болтаться, сжавшись, внутри этого «дома моделей», как ссохшийся жук внутри своего хитина. Перенося проглоченный эмбрион себя же. Эмбрион, на время проглотивший язык.

Теперь мне было, что скрывать. Я знала, что, даже обнажившись до сухожилий, уже никогда не буду достаточно голой.

Все описания катастрофы – ложь. Описанию доступны только следы.

(шпаргалка)

Что, космос действительно любит нас? Где доказательства?

(провал)

Метафорическая дуга так раскалилась, что энергосберегающий организм опрокинул меня в забытье. Разбудил сон, снятый в стиле артхаусного, нет, даже ван-эйковского какого-то сверхреализма. С тенями и выхваченностью отдельных деталей, с затягивающей загадочностью и коричнево́й. Для меня (насмотренность – примерно три тысячи часов) она была новой. Я бы дала специальный приз кинооператору снильма.

Снилось прямо и честно, как я возвращаюсь. К тому, к которому в реальности не-сна уже бросалась после разрыва, была с сомнением принята и потом снова оставлена, вернее, отставлена (я могу это, сделав небольшое усилие, сказать действительно легко), вернее, выставлена, даже не смешной (это я умею), а не существующей при определенных условиях. Этой повторной катастрофе предшествовали следующие события: сломанный в двери ключ во время его командировки, невозможность выйти из дома, приступ клаустрофобии. И вот во сне я опять была в его странного устройства синебородой квартире, где с самого начала, привезенная за шкирку со страстью и яростью, шутя искала в шкафах скелеты бывших девушек и смеялась, еще ничего не зная, не в силах остановиться. Я жила там, сложенная в три погибели, в одном из этих шкафов. Видимо, я должна была там остаться – скелетом или призраком – для остальных. Все это вместе с насилием действительно было, было, но насилие, и особенно сексуальное, к логике этого сна не имеет никакого отношения.