Ненависть к тюльпанам - Ричард Лури Страница 13

Всё, чего мне хотелось, — это снова стать сыном своего отца. Услышать, что он меня называет мой сын или мой Йон!

Мне пришла идея побродить по городу в поисках какого-нибудь заработка: может быть, несколько гульденов, принесённых в дом, смягчат суровый отцовский взгляд.

Я исходил Амстердам из конца в конец. Город выглядел почти опрятно, если не присматриваться слишком внимательно. Тогда становилось видно: на всём лежит тонкий слой коричневой грязи. А разве можно представить себе прежний Амстердам без сверкающих оконных стёкол? От людей пахло кислятиной; каналы превратились в писсуары.

В своих долгих блужданиях мне довелось увидеть многое.

Например, как молодчики из NSB решили продемонстрировать немцам, что голландцы тоже способны бить евреев.

Крупный скандал возник в еврейском кафе-мороженом «Коко» на улице Рийнстраат. Группа парней из NSB и немецкая полиция ворвались внутрь и принялись избивать посетителей прямо у столиков.

Но в этот момент подъехал автобус еврейского боксёрского клуба «Маккаби», и прибывшие спортсмены поспешили на помощь. Хотя их было меньше, но они умели драться и дрались как сумасшедшие, с каждым ударом разбивая носы нацистам.

Те были просто ошеломлены и быстренько ретировались прямо сквозь разбитые окна, расталкивая женщин в стороны. Наверняка, большинство из них потеряли всякий аппетит к подобным встречам.

Видя, как досталось этим из NSB, я радовался и всё высматривал среди них дядю Франса, но в тот раз не повезло. Вот когда не нужно, он тут как тут, а когда он требуется, так его нет!

* * *

Я старался зарабатывать деньги любыми доступными способами: скалывал лёд на крылечках у старушек; помогал загрузить автомашину, пока один из грузчиков отсутствовал; развешивал афиши.

Не помню, о чём они были, за исключением одной, более поздней, когда Гитлер и Сталин уже прекратили притворяться друзьями.

Она называлась «Большевизм — убийца!»: на полу — мёртвые отец и ребёнок, сломанное распятие и рыдающая над ними мать. Я развесил их, вероятно, около двух сотен. Через какое-то время эта картинка стала привычной, но вначале она очень трогала меня. Что, если бы это были мы?.. Отец и я мёртвые на полу, и мать, обезумевшая от горя!

Даже сейчас, хотя ещё ничего действительно ужасного не случилось, она часто бывала сама не своя. Например, она не переставала, как заведённая, твердить одно и то же о хорошем высококачественном мыле:

— Невозможно достать хорошего высококачественного мыла ни за любовь, ни за деньги! В доме зловоние! Пока ещё небольшое, ни один мужчина не может его унюхать! Но я чувствую этот запах, и его почувствует любая другая женщина, которая придёт к нам! Даже обои стали вонять, если встать к ним достаточно близко! Я уже чувствую свой собственный запах!

* * *

Некоторое время я подрабатывал у сапожника, разыскивая в его корзине пригодные для дела кусочки кожи. Новая кожа не поступала, а люди, которые были вынуждены теперь ходить больше, чем прежде, изнашивали обувь гораздо быстрее.

Сапожник советовал своим клиентам переходить на деревянную обувь, набивая её сеном на время холодов, чтобы сохранять ноги в тепле, или газетами, если они не могут раздобыть сена.

Иногда его охватывало отвращение к своей работе:

— Целую жизнь я гнусь над старыми грязными башмаками! Стоило ли родиться, чтобы так и умереть среди этого?!

Затем он отбрасывал в сторону своё шило, скручивал самокрутку из какого-нибудь эрзац-табака, который он ненавидел так же, как мой отец ненавидел эрзац-кофе, закуривал и, сплёвывая крошки с кончика языка, обращался ко мне:

— Как ты считаешь, что мы должны сделать с Гитлером, если он нам попадётся?

— Каждый голландец должен бить его топором, пока он не превратится в кровавое месиво!

— Это было бы неплохо! Это было бы неплохо! — бормотал он.

— А вы что бы сделали?

— Я бы раздел его догола и на огромной сковороде, с которой нельзя спрыгнуть, поджаривал бы, наслаждаясь его громкими криками!

— Здорово придумано!

Когда все годные кусочки кожи закончились, сапожник подлатал мои ботинки и заплатил за помощь.

Пересчитывая монеты и думая о матери, я спросил его, не знает ли он, где можно достать хорошего мыла. Он только рассмеялся и протянул ко мне свои ладони, чёрные от грязной кожи и гуталина.

* * *

Сначала я отдавал заработанные деньги прямо отцу, чтобы доказать, что он выколотил из меня всю дурь, что я понимаю и признаю его отцовские действия.

Он брал деньги, не говоря ни слова. Чувствовалось, что мои старания ему нравились, но он не считал необходимым сразу же выразить это.

Однажды, когда я вручал отцу деньги, он сказал:

— Отныне отдавай их… — Видно было, что он собирался закончить «матери», но на ходу передумал. Всё-таки только он один должен был давать ей деньги, а не я.

Отец достал с верхней кухонной полки давно уже пустовавшую жестяную банку из-под какао и открыл её. Запах из банки напомнил мне довоенные зимние вечера.

— Добудешь деньги — клади сюда! — коротко произнёс он, и ни слова более.

Это было хорошее решение! Мне нравились звяканье монет и слабый запах какао при открытой крышке.

* * *

Стояла обычная промозглая голландская зима с отвратительными холодными ветрами.

Крупные политические волнения возникли в конце февраля, когда во всём Амстердаме и во многих городах страны прошли забастовки из-за ареста немцами четырёхсот евреев во время большой облавы. Одновременно население выражало недовольство отправкой голландцев на принудительные работы в Германию.

Забастовка стала заметным потрясением для Амстердама: на протяжении нескольких дней жители заполняли улицы и пребывали в сильном возбуждении, пока германские власти не применили силу и не загнали всех обратно на рабочие места.

Зима — более подходящее время для уличных заработков, чем весна. Всякая деятельность застывала и замедлялась, и у меня появлялись шансы добыть несколько монет, предлагая свою помощь. Никогда не удавалось принести домой много, но, встряхивая жестянку из-под какао, я слышал ободряющий стук металла о металл.