Поцелуй меня первым - Лотти Могач Страница 13

Так продолжалось годами, меня мотало туда-сюда. Подростки вечно хандрят, убеждала я себя, и мои родители, вероятно, были того же мнения. Но вот у брата все было совсем не так. Да, он хлопал дверьми, дерзил и огрызался, и вообще вел себя по-свински, но его можно было умаслить, или он сам приходил в себя, стоило ему посмотреть пару серий «Команды “A”».

Мне было около 17, когда я постепенно стала догадываться, что со мной что-то неладно. Я искала опасных приключений, по ночам уходила из дома, ложась чуть ли не под первого встречного. Однажды я сделала минет отцу своей подруги Келли, когда осталась у нее ночевать. Я чистила зубы, а он проходил мимо и чуть замедлил шаг, чтобы посмотреть на меня, и тогда я взяла его за руку и закрыла дверь. Еще я как-то тусовалась с друзьями в каком-то пабе в Эджвере, а когда в одиннадцать ночи все засобирались по домам, потому что предстояло готовиться к выпускным экзаменам, я позвонила родителям и предупредила, что якобы останусь у кого-то из ребят на ночь, а сама села в такси и отправилась в Сохо. Спросив у прохожего, где здесь самый отвязный клуб, я оказалась в каком-то подвале, где собирались чудаковатые старики в шарфах и фетровых шляпах. Я болтала и пила все, что наливали. Один из них стал трогать мои сиськи, потом мы отошли в темный угол, но не непроглядный, если вы меня понимаете, и занялись сексом стоя. В шесть утра, когда открылось метро, я поехала прямиком в школу и два часа до звонка проспала на скамейке.

На учебу мне было начхать. Я завалила два выпускных экзамена из трех, но получила «отлично» по изобразительному искусству, и меня зачислили на подготовительный курс в художественный колледж Камбервелл – наиболее и в то же время наименее подходящее для меня место. Двинутых там не просто терпели – их поощряли. В первый же день я обрила голову в студенческом кафе и мигом стала местной знаменитостью. Однажды затеяла вечеринку под кодовым названием «Топлес»… ага, угадали, вход только для тех, кто голый до пояса. Я еще много чего чудила. Пела в отстойной группе, а потом была импресарио в другой, но такой же тухлой. Называлась она «Мария безбожная». От парней не было отбоя. С вечеринок уходила последней. В маниакальной фазе – а я всегда ее предчувствовала по тому, как начинали гореть и покалывать щеки – я с головой уходила в работу и вкалывала с нечеловеческой отдачей, могла написать до десяти картин за ночь, скурив при этом четыре пачки сигарет и врубив на полную вагнеровское «Кольцо нибелунга».

А потом наступало затмение, и голова становилась тяжелой, как будто внутрь залили бетон. Я могла только спать, а когда не спала, лежала с открытыми глазами, предаваясь черным мыслям о собственной смерти и изощренных мучениях для всех, кто так или иначе обижал меня.

Временами я оказывалась на перекрестке этих двух путей и тогда могла завестись с полоборота. Звонила друзьям и на ровном месте начинала на них орать, а потом, когда появился интернет, строчила обвинительные письма тем, кто, как мне казалось, меня когда-то подвел, или жаловалась в онлайн-магазины на отсутствие конкретной юбки моего размера, и так далее.

Только лежа в горячей ванне, я более-менее приходила в себя. Иногда я пролеживала в воде по полдня, и когда домовой бойлер пустел, а вода остывала, я вылезала из ванны и шла на кухню за чайником и кастрюлями с кипятком.

Соседи по квартире довольно скоро устали от моих художеств, мы начали ссориться, и все закончилось тем, что меня попросили съехать. Я ушла жить к своему приятелю Джонни, с которым тогда встречалась, а через неделю мы поругались в хлам, хоть убейте, не помню из-за чего. Я выбросила его вещи на улицу, а на лобовом стекле машины написала губной помадой: «СУКА». Да, я ходячий стереотип. На следующий день я уже ничего не помнила – Джонни пришлось мне все пересказать.

Иногда так хотелось покоя, хотелось просто побыть собой, что я запрыгивала в поезд и уезжала в какой-нибудь захудалый городок у моря и там брала номер в гостиничке, из тех, где в каждой комнате на столах для красоты расставлены фарфоровые кошки, а в туалете лежит коврик диких расцветок. Я проводила ночь на влажных нейлоновых простынях и удирала, как только рассветет, потому что платить мне было нечем.

Черт, вот пишу это и хочу сдохнуть. Шутка. А впрочем, нет.

О самоубийстве я думала все время. Казалось, вот он, ответ, – в буквальном смысле. Оставшись одна, я представляла, как ввожу в калькулятор все слагаемые моей жизни, пальцы мелькают, как у супергероя, нажимаю кнопку «равняется» – и на панели большими красными буквами вспыхивает: «УБЕЙ СЕБЯ». Я уже пыталась, в колледже: собирала все таблетки, которые могла найти, затем отправилась в больницу, закрылась в туалете для медперсонала и там их съела, полагая, что труп в больнице никого не удивит и от него тут же избавятся. О том, что меня легко откачают, если найдут, я, конечно, не подумала. Так оно и случилось. У меня всегда были нелады с логикой.

Потом меня забрали насмерть перепуганные и огорченные родители. То есть это папа перепугался, но оставался таким же милым и вялым, а вот мама явно была не в себе. Я вызывала у нее отвращение. Она старалась не дотрагиваться до меня и всю дорогу трепалась о всякой ерунде: что мне надо постричься, или о поставках лазурита из Таиланда – о чем угодно, но не о том, что произошло. Не потому, что это до такой степени ее огорчило или сама мысль о моей попытке причиняла ей боль – нет, она была в ярости. Тут-то до меня дошло, что мамочка у меня – змея подколодная. Не успела я об этом подумать, как ясно вспомнила свое детство. Ведь как всегда было: если я слушалась, вела себя культурно, прилично выглядела и ни в чем ей не перечила, тогда ее все устраивало. Теперь, когда выяснилось, что я больна, она считала меня второсортным товаром, оправдываясь, что это не ее вина, что в ее чилийской семье с идеальной родословной такого не водилось. Как-то раз она начала мне выговаривать, что я трачу молодость впустую, мол, у нее в мои годы уже было двое детей и второе замужество. А мне не больно-то хочется залететь в семнадцать лет, ответила я, выйти замуж, чтобы потом бросить бедолагу, не успевающего за моими аппетитами, и уехать с ребенком в Лондон, где найти себе богатенького простака, держать его под каблуком и сорить его деньгами направо и налево, строя из себя Фриду Кало. С усами, но без таланта. Можете себе представить ее реакцию.

Я ходила в психологическую консультацию: не обижайтесь, но это пустая трата времени. Мне прописали таблетки, которые превращали меня в ходячий труп, я тупела и ничего не чувствовала – ни печали, ни радости, ничего. С таблетками я не человек, а полено. Сперва в «нормальной» жизни была какая-то новизна: я ходила в паб, смотрела телик, спала по восемь часов, как все люди. Но без мании жилось скучно. Мания стала большой частью меня. Без нее я, как разорившийся аристократ, жила в нетопленой гостиной огромного особняка, а остальные комнаты были заперты, и мебель в них покрыта белыми простынями – от пыли. Не жизнь, а существование.

Постепенно эффект от таблеток слабел, и я скатывалась в прежнее состояние. Тогда меня переводили на другие, и так продолжалось месяцами: новые лекарства, жуткие побочки… А иногда просто хотелось драйва, и я забивала на лечение, и попадала в передряги, и снова были эти невероятные ночи, и жуткие депрессии. Я меняла места работы, меняла приятелей, изменяла им, меняла квартиры. Все было однообразно до боли.