Кодекс принца. Антихриста - Амели Нотомб Страница 13

– Это от шампанского натощак, – заметил я. – Вы ведь не ели сегодня.

– Ничего страшного. Я люблю, когда голова кружится.

По ее смеху я догадался, что она немного пьяна. Момент был подходящий.

– Расскажите мне о себе, Сигрид.

– Рассказывать почти нечего. У меня нет даже имени. Я принимаю людей, что бывают проездом в этом доме, и храню их тайну.

– У вас есть своя тайна, и она куда загадочнее.

– Вы же знаете, что нет, Олаф. Я поведала вам то немногое, что можно сказать обо мне.

– Возможно, тайна человека состоит не в том, что можно о нем сказать.

– Налейте мне шампанского, пожалуйста, только не говорите, что это неблагоразумно.

Я повиновался. Она села, чтобы выпить. Пригубила и сказала тихонько:

– Мне нравится, что моя жизнь, как и я сама, не имеет ни смысла, ни веса.

– Насчет веса – ладно, согласен. Но насчет смысла – отнюдь. Вы смысл жизни Олафа.

Она звонко рассмеялась:

– Ничего подобного.

– Он ведь женился на вас.

– Для вас ведь не будет новостью, что это ради подземного хода.

О нет, это было для меня новостью. И я даже не мог спросить ее почему.

– Это не мешает чувствам, – сымпровизировал я.

– Да. Он меня очень любит.

– Он вам многим обязан.

– Это я обязана ему всем.

– Вы замечательно принимаете гостей. Уж я-то теперь это знаю.

– Это нетрудно.

– Не скажите. Мне впервые оказывают такой прием.

– Вы меня удивляете. Мне говорили, что в Тегеране гостей принимают как нигде.

Тегеран? Так я работал в Тегеране? Как прикажете выпутываться после такой информации?

– Все очень просто: я почти ничего не помню о Тегеране, – заверил я.

– Наверно, это хороший знак. Мы запоминаем то, что уязвляет нас и коробит.

– Или пленяет.

– Хорошо, что мы пьем шампанское, выслушивать такие вещи на трезвую голову я бы не смогла!

Она рассмеялась. Я решил, что, пожалуй, хватил через край.

– Профессия у вас, – продолжала она, – незавидная. У всех нас есть секреты. Но мы, по крайней мере, им хозяева. Мы сами выбираем, о чем молчать. И оставляем за собой право разглашать свои секреты, если хотим и кому хотим. От вас же здесь ничего не зависит. Я думаю, порой вы владеете информацией, не зная, что от нее зависят чьи-то судьбы. И вам приходится рисковать жизнью ради того, что для вас лично не представляет интереса.

Ну вот мой род занятий и определен: шпион, вне всякого сомнения.

– В этом, – ответил я со скучающим видом, – мы не отличаемся от других. Журналист, освещающий неинтересное ему событие, рекламщик, продвигающий товар, который никогда не купит, страдающий анорексией повар, изверившийся священник…

– Надо же, об этом я не подумала, – проговорила она с восхищением и наполнила мой фужер. – Почему вы выбрали эту профессию, Олаф?

От этого вопроса я пришел в восторг. Почему бы нет, если шпион, насколько я понимаю, – это человек, которому красивая блондинка наливает шампанское в хрустальный фужер? Но она ждала серьезного ответа, и я постарался ее не разочаровать:

– Разве мы выбираем, Сигрид? Это судьба. Мы избраны – так будет точнее.

– А как узнать, что ты избран?

Я отпил глоток шампанского и ступил на зыбкую почву чистой импровизации:

– Это начинается в детстве, когда понимаешь, что взрослые скрывают кое-какую информацию. Часть твоего «я», настроенная философски, понимает, что надо лишь подождать: вырастешь – узнаешь. Другая же часть, пытливая, догадывается, что возраст не панацея и, если хочешь знать, надо искать и выведывать.

– Да, но это, так сказать, активная сторона вашей работы. Другой ее аспект, пассивный, кажется мне куда труднее и тягостнее.

– Что вы подразумеваете под пассивным?

– Секретность, что же еще? Как узнать, что предназначен для этого?

Я улыбнулся, сообразив, что у меня есть подлинное воспоминание из детства, идеально подходящее для ответа на ее вопрос.

– Маленький ребенок не умеет хранить секреты. Это этап роста, как и, скажем, чистоплотность. Если вдуматься, возможно, одно с другим связано. Я по обеим позициям отстал в развитии. Мне было девять лет, когда я в последний раз потерпел фиаско на этом поприще. Я сам сознавал свое отставание и хотел доказать, что уже большой и умею держать язык за зубами. Мои родители что-то скрывали от меня, боясь, что я проболтаюсь старшей сестре. Я закатил чудовищный скандал. «Скажите мне, скажите, вот увидите, я буду молчать как рыба!» Я так приставал к ним, что мать сдалась и шепнула мне на ухо: «Твоя сестра получит в подарок на день рождения пианино». Я остолбенел секунд на десять, а потом как закричу: «Жюли, тебе подарят на день рождения пианино!» Я сам не знал, почему это сделал. Секрет так и брызнул из меня, точно гейзер. Вы не представляете, как надо мной потешались. Родители и сестра рассказывали эту историю всем и каждому, покатываясь со смеху, и говорили, что я патологически не способен хранить секреты.

– Прелестно, – обронила Сигрид.

– В тот момент я не находил в этом никакой прелести. Я был просто болен от стыда. Тогда-то и родилось во мне желание доказать всем обратное: стать олимпийским чемпионом по хранению секретов.

– А как этого добиться?

– Начиная с мелочей. По дороге в школу украдкой сдвинуть метров на пять стоящий у стены горшок с цветами. И сказать себе: вот это и будет секрет, никто не должен знать, что горшок передвинут. Умру, а не проболтаюсь. Не важно, что это никого не интересует. Тут-то и понимаешь, что истинная природа секрета глубоко интимна, как всякое личное решение. И ты думаешь об этом, думаешь все больше и больше. Каждое утро по дороге в школу дрожишь, подходя к пресловутой стене: сдвинут ли по-прежнему горшок с цветами? Или хозяин горшка заметил безобразие и вернул горшок на прежнее место? Когда видишь, что горшок стоит там, куда ты его перенес, вдруг начинает очень сильно биться сердце.

– И чем же это кончается?

– Ничем не кончается. Наступает день, когда ты уже вырос и в школу больше ходить не надо, ты ходишь теперь в коллеж другой дорогой и не знаешь, где теперь стоит так волновавший тебя горшок с цветами. Ты продолжаешь упражняться на других секретах, не столь абсурдных, что не в пример труднее. Тайком повесить на стену в классе фотографию голой женщины – это уже подвиг. И снова: умру, а не сознаюсь. Ты понимаешь, что состоялся в профессии, когда твой секрет перестает быть надуманным, когда ты знаешь, что у тебя будут большие неприятности, если станет известно, кто раздолбал директорскую машину.

– Нарочно?