Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье Страница 13

Я толкнул дверь. Ей было тридцать два года, и она улыбалась, несмотря на жестокие дергающие боли в области лобка. Я осмотрел ее, муж сидел рядом. Оба классные, и оба очень хотели иметь ребенка. Я пошутил, чтобы разрядить обстановку, но она попросила меня перестать: “От смеха мне еще больнее”.

У каждого свой дар. Кто-то играет ногами на фортепьяно, другие поют или ходят по канату, балансируя при помощи шеста. А я веселю людей. Для отделения скорой помощи эта сверхспособность поистине бесценна.

Полчаса спустя на экране компьютера появились результаты анализа крови. Я испытываю смешанные чувства к информационной технике: у нее абстрактный разум, она выдает правду, не считаясь с обстоятельствами жизни пациентов. Разве есть что-то более бесчувственное, чем монитор компьютера в отделении скорой помощи?

Бета-ХГЧ: положительный.

Это напечатано шрифтом “таймс нью роман” между показателями функции почек и ионным составом сыворотки крови.

Положительный.

Больница – единственное место в мире, где это слово вызывает самые худшие предчувствия.

Да, в больнице ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ результат – часто дурное известие…

Я позвал гинеколога, чтобы он сделал ультразвук брюшной полости моей пациентки.

Все подтвердилось.

И что теперь?

Как сказать об этом влюбленным? По существу, получалось примерно так: “Хорошая новость: вы беременны. Плохая новость: беременность внематочная, поэтому ее придется прервать”.

Я старался как мог, но она все равно расплакалась, а я стоял как дурак, положив руку ей на плечо.

В тот день у меня пропало всякое желание шутить с кем бы то ни было.

Терпеть не могу уроки по этому предмету.

Урок 1: рассмешить легко.

Урок 2: утешить куда труднее.

Пора было потренировать воображение, и я отправился к моей пациентке на шестой этаж.

13 часов,

наверху, палата 7

Бланш сидела в седьмой палате с моей записной книжкой на коленях, склонившись над больной, словно добрый ангел.

– Хроника номер четырнадцать: она называется “Внимание к мелочам”.

“Скорую” вызвали в самовольно занятую пустующую квартиру: кому-то стало плохо. На выездах никто не смотрит себе под ноги и не рассчитывает, что на всем, к чему он прикасается, будет наклейка “Помыто с мылом”.

Бригада выезжает по вызову и делает свою работу. Уже собравшись уезжать, шеф Покахонтас обратила внимание на одну маленькую деталь. В квартире жили шесть человек. И все чесались. Все. Постоянно. До крови. Так что на коже оставались большие красные пятна.

– Ого-го! – вскричала шеф Покахонтас.

Это можно было перевести как: “Ситуация сложная, но не безвыходная…”

Норвежская чесотка. Тяжелейшая форма чесотки. Страшно заразная! От одной мысли о ней тянет чесаться. Если посмотреть в микроскоп, это настоящий фильм ужасов. Самки клеща откладывают под кожу по триста яиц ежедневно. Яйца созревают и лопаются, личинки проделывают ходы, вызывая страшный зуд.

Бригаде “скорой” предстояло:

1. Как можно скорее принять душ, причем всем вместе, чтобы не инфицировать сразу несколько душевых.

2. Выбросить все предметы одежды в пакет для мусора.

3. Сейчас же отправиться в отпуск – до тех пор, пока не подействуют таблетки.

4. Ближайшие несколько недель страдать акарофобией.

– Акарофобией? – удивилась Жар-птица.

– Иррациональная навязчивая идея, которую мы сформулируем примерно так: “Я принимал лекарства, я мылся сто раз, выбросил всю одежду, но я знаю / чувствую: эти мелкие твари никуда не делись, они здесь…”

И моя подруга расхохоталась, делая вид (или не делая? каждый раз, слыша эту историю, сам я начинал осторожно почесываться), что у нее начался страшный зуд.

Жар-птица отметила, что Бланш неважно выглядит. Когда умирающий замечает, что ты бледен, и тревожится о твоем здоровье, становится не по себе: уж он-то в теме.

Честно говоря, Бланш и вправду чувствовала себя неважно. Она находилась в процессе “нарциссической реапроприации”. После того как жених порвал с ней накануне свадьбы, она уже полгода не могла вновь обрести веру в себя.

Накануне вечером она нам поведала такую историю:

– Я ходила поднимать самооценку в шестую палату, к мадам Мельпомене. Из нее так и сыплются комплименты. Ей семьдесят семь, она карикатура на Жерара Депардье, только в женском обличье. Низенькая, кругленькая, любительница выпить, немного грубоватая, довольно непривлекательная.

Мне всегда нравилась аккуратность Бланш во всех обстоятельствах. На самом деле “немного грубоватая, довольно непривлекательная” означало “безобразная”. Очень просто.

– Мадам Мельпомена каждое утро осыпала меня лестью: “О боже! Какая грудь! Летом на пляже вы всем вскружите голову…” Настроение у меня поднималось выше некуда, процесс нарциссической реапроприации шел полным ходом. “Господи, какие же у вас блестящие волосы! Прямо как шелк!” Процесс развивался бурно. “А талия какая тонкая и стройная! Надо же, вы такая женственная! Вам никогда не говорили, что вы похожи на Одри Хепберн?” Мне начали ужасно нравиться и она, и ее неоценимый вклад в мой процесс нарциссической реапроприации, но наступил роковой день, когда она произнесла: “Боже мой, какая же вы красавица! Как прекрасная принцесса…” – “Спасибо!” – “Вы похожи на меня в ваши годы!” – Бланш рассмеялась: – Дженнифер Лопес сказала: “Только поверив в себя, можно стать сексуальной”.

Я ответил:

– Будучи Дженнифер Лопес, можно вообще не заморачиваться на эту тему.

Пациентка из седьмой палаты взяла Бланш за руку:

– Что-то не так?

– У меня все отлично.

– Ну, тогда и я ничем не больна! – возразила Жар-птица. – Когда отец Тома ушел, у меня были такие же грустные глаза и на лице такая же маска. Вы позаимствовали у меня камуфляж, который я носила гораздо дольше, чем вы!

– Допустим, вы правы. Я говорю: допустим. И как же излечиться?

Хороший актер сумеет сыграть доверительный шепот так, чтобы его было слышно в задних рядах. Бланш – никудышная актриса…

Мы учимся у пациентов. Наши сегодняшние страдания мы часто находим в их прошлом опыте.

Наши отношения строятся на ошибке, изначальной систематической ошибке, порождающей их ложное толкование. Вы думаете, что мы здесь ради вас. В некоторых случаях это правда. В других – и их куда больше – нет. Мы вас лечим, вы нас исцеляете.

Когда больной лежит в палате и ты ухаживаешь за ним, его жар для тебя как кузнечный горн: он размягчает металл, из которого ты сделан, чтобы затем вернуть ему первоначальную прямизну. Здесь, в больнице, все от чего-нибудь лечатся.