Лита - Александр Минчин Страница 13

— На ловца и зверь бежит. Любовь, что ли?

— Нет, сессия. Дома шумно.

— Не рассказывай мне сказки, какой ты студент. Мама уезжает на лето в Прибалтику и хотела, чтобы кто-то глядел за квартирой. А я не знал, кого найти. Сам буду на гастролях.

— Ты серьезно говоришь или шутишь?

— Она уезжает в субботу, ключи я тебе могу отдать во второй половине дня. У нее квартира на Архитектора Власова, двухкомнатная, но маленькая. Предупреждаю, зная твои замашки к роскоши. — Он засмеялся.

— Какая разница, лишь бы отдельная. И тишина.

— Надеюсь, ты там не будешь бардаков устраивать?

— Буду, но только тихие бардаки.

— Такого я еще не слышал. Запиши себе очко. Запиши и адрес. Значит, в субботу ровно в четыре я встречаю тебя в квартире.

— Илариоша, я тебе очень благодарен.

— Забудь, увидимся, пока.

Он повесил трубку, и я медленно опустил свою.

Надо было брать книжку и читать, с понедельника начиналась неделя зачетов.

Я медленно бреду по институту. Никто не трогает меня, и я никого не трогаю. Сегодня одна консультация и две лекции. Не знаю какие. На лекции она смотрит в мою сторону, стараясь поймать мой взгляд.

Во дворе института она догоняет меня:

— А-алеша…

Я не поворачиваюсь. Ее лицо у моего плеча.

— Алешенька, что я должна сделать, чтобы ты простил меня? Чтобы ты изменился ко мне. Я не хочу, чтобы ты переживал. Ты такой ранимый…

— То, что наверху нам написано, то мы и получаем. Значит, заслужил.

— Не говори так. Ты здесь совершенно ни при чем. Это моя безмозглость, глупость, ветреность.

— Как у тебя все просто — три существительных.

— Нет, Алешенька, все не просто, мне очень трудно, но я расплачиваюсь за свой страшный поступок. Но почему ты должен мучиться?

— Я не мучаюсь…

— Я прошла курс лечения. Сегодня утром они взяли мазок… И сказали, что, к сожалению, инфекция вся не вылечилась и бактерия не убита.

— То есть ты по-прежнему больна гонореей? Забыв эвфемизмы!

Она опустила, молча, голову.

— Поздравляю.

— Алешенька, у меня оказалась флора очень…

— Ты еще и месяц не была женщиной.

— …подверженной разным инфекциям. Ангелина говорит…

— Кто это?

— Главный врач диспансера, она лично мной занимается. Что они дадут двойную дозу нового антибиотика и к концу недели я буду полностью здорова.

Диспансер, суд, следователь, допросы — как быстро мы прогрессируем после нескольких объятий.

— Патология, это все одна патология, — говорю я вслух.

— Давай как-нибудь попытаемся и забудем.

— Пока их не посадят, я жить спокойно не буду.

— Их посадят, Алешенька, их посадят. Я тебе обещаю, я тебе клянусь.

— Ты мне «обещаешь»? Ты следователь? Все докажешь на суде! Как ты добровольно пошла в их квартиру — при пяти свидетелях. Или как ты сидела в темном кабинете в кресле — отдыхала?

— Но ведь они же меня… изнасиловали. Ты не веришь даже в это?

— Не знаю, не знаю.

— О боже, Алешенька, не говори так! Любимый, родной, ненаглядный, единственный, вся моя жизнь, не думай так. Не думай только, что я такая плохая. Гадкая…

— А что делать мне, что?! Верни эту девочку. Верни все то, что было до того проклятого дня, когда ты уселась с чужаками… ехать развлекаться.

Мои руки сжались в кулаки.

— Алешенька, успокойся, я тебя умоляю, остановись. Я все сделаю, хочешь, я исчезну? Не буду появляться, приходить в институт.

— Мне все равно, — неправду сказал я.

— Но я умру без тебя!..

Я взял ее за руки.

— Лита, я живу и дышу только одним — местью. Я сделаю все, чтобы эти два дегенерата, которые коснулись не своего, осквернили и испохабили, попали в лагеря, сидели там и гнили как можно дольше! Каждый божий день думая, почему они гниют. А в лагерях не любят, не переваривают насильников, в лагерях их рецидивы заставляют лизать параши и анус подставлять.

— Я боюсь, Алешенька, остановись, мне страшно.

— А садиться в чужое такси с чужими тебе не было страшно? — прошептал я.

— Нет, — склонила голову она.

— А мне страшно, что ты, встав из моих рук, это сделала.

Свет восходящей луны, бледной, блеклой, возник в еще светлом воздухе. Мне хотелось на эту луну. Но июнь, уже топтался начавшийся июнь, который будет, наверное, не менее страшным, чем май.

Ночью снится сон: меня кладут на кровать, раздвигают руки, ноги, завязывают их атласными лентами и начинают вгонять клинок в головку члена.

— Илариоша! — Мы дружески обнялись.

— Алешка, серебряный ты мой. Сколько тебя не видел, ты с лица начал сходить. По мне истосковался?! Должны выпить, должны выпить по такому случаю. Хотя после ресторанов процесс питья не перевариваю. Только и делают, что нажираются. Но ради тебя готов помучиться.

Он достает бутылку водки с металлической крышкой. Редкость, у нас пробки для открытых бутылок не нужны. Открывает соленые огурчики и маринованные грибы.

— Мамуля старалась! Закуска фантастическая. Ты как, безо льда, теплой водку пить можешь? А то и лед есть в испарителе.

— Ты в каких кабаках играешь, русских или американских?

— Русских, но надеюсь поиграть еще и в других.

Я знал, что он собирается… Здесь не было оркестров на его уровне.

Он налил по полной стопке.

— Алеш, чтобы тебя внутри не мучило, что мучает.

Как он быстро догадался. Я выпил до дна, он повторил. Водку я никогда пить не умел, поэтому закашлялся. Он сразу протянул мне соленый огурец. Огурец был потрясающего вкуса. По телу сразу потекло тепло. Он налил снова. Я взял рюмку.

— За тебя, Илариоша, чтобы твоя мечта, американская, сбылась!

Мы выпили, и он мне положил ложкой грибы.

— Закусывай, а то ты тоже по горькой не мастак.

Я уколол гриб вилкой, потом проткнул второй и отправил в рот. В рот. Потом взял кусок ароматного черного хлеба. Как можно любить запах водки? А что бы делали без водки на Руси? Был князь великий Владимир, в одиннадцатом веке, раздумывал, не принять ли мусульманство вместо христианства как религию для Руси. Но как узнал, что «питие и веселье от него» запрещено магометанством, тут же отверг мусульманство и принял христианство. Побоялся народ — в клочья разорвет.