Сердце акулы - Ульрих Бекер Страница 13

— Это вам надо к Фаро Веккио, — сказала толстая старуха хриплым со сна голосом, — к старому маяку. Бартолино покажет дорогу за шестьсот лир, я внесу их в счет.

Они вышли из дому в начале пятого, после того как заспанная хозяйка подала им плотный завтрак, состоявший из кофе с молоком и козьего сыра, и собрала провиант: хлеб, колбасу, апельсин, фляжку с граппой — «пригодится». Как было условлено, их уже ждал один из ее внуков, судя по росту семилетний парнишка, одетый в некое подобие укороченной рясы капуцина. Но когда зеленый свет сигнального лодочного фонаря, которым размахивал паренек, упал на его смуглое личико, то оказалось, что он выглядит значительно старше, лет на двенадцать.

— Бартолино пятнадцать, — объяснила старуха, — мал, да удал.

Карлик был обут в крестьянские башмаки, в которых он двигался поразительно быстро, порой бесшумно подпрыгивая, и свет от его фонаря-светлячка то пропадал, то появлялся снова. По тропинке, проложенной в вулканическом шлаке, они шли вдоль моря, и пепел слегка шуршал под ногами.

Миновав развалины старого маяка, карлик, по-прежнему сохраняя молчание, взял влево и повел их наверх, подавая знаки фонариком. За ним, так же молча, следовала госпожа Туриан, шагая уверенно, как бывалая альпинистка. Арьергард составлял Ангелус. Когда они поднялись на высоту триста метров, он в первый раз посмотрел вниз.

На море сверкали бесчисленные огоньки, словно созвездия. И только хорошенько приглядевшись, можно было различить, что они движутся: ловцы полипов. А прямо над головой то появлялись, то исчезали звезды.

«Странно! — подумал он. — Все вещи пребывают в непрестанном движении, даже если мы думаем, будто они находятся в состоянии покоя. Вот и я, микрокосм, называемый А. Туриан, в данный момент совершающий ночной переход к вратам ада, художник, близкий к абстрактному искусству, из города, где сошлись три народа, вот и я тоже двигался уже за девять месяцев до своего рождения и по сей день нахожусь в движении, даже во сне, и это движение прекратится, лишь когда я умру».

Именно в этот миг его вдруг кольнуло подозрение: она тащит меня туда, на гору, чтобы померяться силой.

И не только эта земля и это небо умрут, угаснут постепенно, а в конце концов так же неожиданно, как мы сами, — умрет и небо со всеми его мирами, которые постепенно отойдут в небытие, словно старики в захолустных городишках. Новые дети будут рождаться на свет и новые звезды, но однажды это чудо исчезнет. Кроме шуток. Кто станет оспаривать то, что мир — это чудо? Исчезнуть... так будет лучше. Скромнее, чем сладкие сказочки про вечность. Смерть я худо-бедно могу себе представить как конец, покой, а вечность — это обидное требование фантазии, любви, разума, терпения. Устаревшее понятие. Как хорошо, что мир стал наконец конечным...

Что это я? — одернул себя Ангелус. — Уж не заразился ли от мистера Кроссмена лавоподобными излияниями?

И тут он впервые увидел ее.

Текущую лаву.

И он испугался.

Клубы дыма над сахарной головой вулкана находились в движении, и от этого звезды то исчезали, то появлялись вновь. Группа поднималась все выше и выше, и гул в вышине уже меньше напоминал сердитое роптание. Постепенно Туриан осознал, что это ему напоминает: барабанную дробь, нескончаемую дробь тысячи барабанов. Набегающие раскаты, шумы, треск, грохот — все это создавало архаичный ритм, звучало как марш карнавальных клубов в предрассветной мгле, когда на исходе ночи барабанная дробь рвалась в небо. И пронзительный тонкий свист горного ветра, точно флейта-пикколо. Утренний марш небес... Ему тут же захотелось догнать жену и поделиться своим открытием, таким «базельским» по сути, однако это ему не удалось. Ибо, остановившись на мгновение, он услышал какой-то шум и вдруг увидел нечто совсем иное, нечто такое, что он поначалу принял за удивительно медлительную падающую звезду.

Он тотчас же понял, что ошибся. Будто что-то живое сползало с горы, неспешно извиваясь, словно целый выводок светящихся змей. Гораздо быстрей, чем он мог ожидать, прямо к нему приближалось нечто, двигаясь скорей как гусеница, а не как змея, — гигантская красная пылающая гусеница.

На несколько секунд его охватила паника, неодолимое желание бежать вниз, к старому маяку. Вместо этого он закричал: «Attenzione!» [18]— и звук собственного голоса показался ему непривычно пронзительным.

— Attenzione! — кричал он карлику. Тот приостановился шагов в двадцати выше по склону и махал отставшему Туриану фонариком, чтобы он поднимался. В тот же миг Ангелус осознал: огненные гусеницы больше не ползут на него. Стоит им хоть немного изменить направление, и они двинутся по тропе на двадцать шагов выше.

«Лулубэ! — подумал он. — Лулубэ, attenzione!» (Глупо, что я кричу по-итальянски). Но зеленый фонарь оставался на прежнем месте. Отчаянно карабкаясь вверх по круче, Туриан разглядел: паренек не только не отошел от пылающего ручья, более того, он вплотную приблизился к нему, словно тореадор к быку.