Теода - Стефани Коринна Бий Страница 13

Хочу вам сказать, что жара, жажда, усталость и лишения косили наших солдат куда усерднее вражеских пуль. Меня назначили в экспедиционный корпус, который должен был ехать в китай, но вместо легионеров они послали туда батальон Зуавов. В настоящее время я нахожусь на маленьком пограничном форпосте; этот участок только недавно захвачен Французами, он расположен на дальнем юге, и в этих местах нет никого, кроме нескольких арабских племен, которые расположились в окрестных Оазисах пустыни.

Временами мне чудится, будто я снова дома, потому что все вокруг белое, точь-в-точь как дороги в Терруа. Растительность здесь скудная, вся запорошенная пылью, а травы и вовсе нет. Бывают вечера, когда я при одном только взгляде в небо чувствую себя на краю света.

Хочу вам сказать, что в Легион записываются многие мои земляки. Совсем недавно к нам в роту попал один из моих товарищей, с которым я свел знакомство в Шерлони. Он рассказал мне, что урожай винограда был в этом году богатый.

Еще хочу вам сказать, что через несколько дней мы свернем лагерь, потому как нам поставили задачу — проложить трассу от нашего форпоста до сенегальского Судана для будущего строительства железной дороги. Значит, нам придется пересечь всю африку, так что, сами видите, путь нас ждет долгий и опасный. Так далеко никто еще не заглядывал. Если мы отсюда выберемся когда-нибудь и я не помру, то опишу вам все, что видел и где побывал.

Примите, дорогие Родители, привет от вашего сына

Леонара Ромира.

Не знаю, стыдились или гордились мои родители, узнав, что их сын служит в Иностранном легионе. Думаю, они были скорее недовольны. Им приходилось слышать по этому поводу: «Туда идут только самые отчаянные». Но сами мы толком не понимали, с чем это едят.

Сев у моей постели, Теода рассказала все это, однако воздержалась от собственных оценок и не стала отвечать на мои расспросы. Это было внутреннее семейное дело, ее оно не касалось, и она просто сообщила мне главное, не желая принимать никакого участия в его обсуждении. Может быть, она преподнесла мне это событие, как подносят снотворное, чтобы усыпить человека и отвлечь его от того, что желательно скрыть.

Однажды ночью я проснулась от непонятного беспокойства. Мы были явно не одни. Из кровати, где спала Теода, доносились перешептывания и смешки.

Наутро она спросила меня:

— Ты слышала, как сегодня ночью приходил Барнабе? Он соскучился по мне.

— Нет, я спала, — ответила я.

Она бросила на меня странный взгляд: мы обе солгали.

На другую ночь мой сон был прерван монотонным шепотом, напоминавшим молитву. Наконец я различила в нем вопросы и ответы, и голос — как мне сперва почудилось, принадлежавший одному человеку — разделился на два. Мужчина, который не был Барнабе, но говорил о Барнабе, спрашивал:

— Как он с тобой? Подозревает что-нибудь?

Это был голос Реми.

— Говори потише!.. — приказала женщина.

Конца фразы я не разобрала; затем слова опять стали хорошо слышны.

— Все мужья одинаковы; когда это случается, они ничего не видят.

— Не говори о нем, я не хочу, чтобы ты о нем говорил! — нетерпеливо прервала его Теода. — А не то уходи! — Теперь она была одна. — Не люблю на тебя смотреть, когда ты сам по себе, когда мы не вместе. — И миг спустя воскликнула: — Убирайся!

Послышался шум борьбы и заглушенных пререканий, вызвавший у меня тоскливый страх; я была еще настолько слаба, что он поверг меня в оцепенение, — так я и пролежала до самого утра.

Долгие дни и долгие ночи мне пришлось жить с Теодой, отринувшей всех и вся. Я поправлялась, и мать перестала беспокоиться за меня.

«Вот она придет, и я ей все расскажу». Я желала появления матери, нетерпеливо ждала ее. Она пришла в конце недели.

— Сейчас отвезем тебя вниз, в Праньен, — сказала она мне. — Барнабе приехал за тобой с санями.

Она опять говорила своим непререкаемым, командным тоном.

На дворе стоял февраль. Значит, я провела здесь всю зиму! Глаза мои заболели от яркого снега, остриженная голова зябла. Окружающий пейзаж казался чужим и враждебным, я затосковала по теплой постели и полумраку комнаты. К санкам был привязан веревкой соломенный тюфяк; меня закутали в одеяла и уложили на него. Сверху плыло заснеженное бескрайнее небо, и мне было жутковато и неуютно в его холодной пустыне. Брат вез меня бережно, стараясь не трясти. Путешествие показалось мне ужасно долгим. На околице одна старуха вышла из дома и пристально вгляделась в мое лицо. Я услышала, как она прошамкала:

— Ну, эта не жилица: ишь белая, что твой чепец!