Амазонка - Максанс Фермин Страница 13

При виде этого прекрасного и печального зрелища Сервеза заплакал. Такое случилось с ним в первый раз за долгие годы.

Полковник же не проронил ни слезинки, но сразу понял, что никогда больше в его жизни не будет такого дивного разорения.

И вот наконец, после стольких разочарований и неудачных попыток, полковник Родригиш все-таки разбогател на торговле кофе. За несколько лет ему удалось скупить три четверти всех пахотных земель по берегам Риу-Негру и сделаться самым богатым землевладельцем в округе, да к тому же и самым нелюбимым.

Время, свободное от обхода кофейных плантаций, полковник проводил в таверне, которую сам и построил в Эсмеральде: целыми днями он валялся в гамаке, отмахиваясь от москитов, потягивал пиво и подсчитывал в уме, сколько он заработал с тех пор, как попал в эти места, — как ни странно, теперь у него не было никакой возможности потратить эти деньги. Не забывал он и подогревать в себе ненависть ко всему человеческому роду, особенно к чиновникам из правительства, проклинать неудавшуюся жизнь, горевать о прекрасных мечтах, которым уже не суждено сбыться, о своей горькой участи, о том, что он вынужден прозябать в этом захолустье безо всякой надежды когда-нибудь отсюда выбраться, да пожалуй, ему уже не слишком-то и хотелось выбираться.

Теперь, когда наш мотылек опалил себе крылышки и ощутил мимолетность жизни, его пугало одно только прошлое.

Амазон Стейнвей с минуту глядел в пространство, представляя себе улетающих бабочек. Сервеза продолжал:

— Когда Родригиш завел свою первую кофейную плантацию, ему наконец улыбнулась удача, и, как ни странно, тут-то он и сломался. С тех самых пор он начал терять рассудок. Он и раньше был чудаком, но теперь потихоньку делался просто сумасшедшим.

— Сумасшедшим?

— Ну да. От этой истории у него совсем поехала крыша.

— Как это?

— После катастрофы с бабочками, с торговлей лесом и каучуком, после всех этих страшных неудач, в два счета сделать себе состояние на такой ерунде, как кофе, — это было для него шоком. После стольких провалов, следовавших один за другим, он наконец разбогател, — и голова пошла кругом.

— Сильно разбогател?

— Он богат как Крез. Ты даже представить себе не можешь, сколько у него денег. Оказалось, что кофе — источник неисчерпаемых богатств. К тому же на этот раз он все сделал, чтобы только не разориться, чтобы никакие превратности судьбы не застали его врасплох. Он вовсю прибегал к тактике выжженной земли и умудрился скупить самые лучшие участки по наименьшей цене. Так, сгоняя индейцев с земли, он быстро стал самым крупным землевладельцем во всех здешних местах и, пожалуй, одним из главных поставщиков кофе в стране. С тех пор он ни разу не уезжал из Эсмеральды. А началось это все уже десять лет назад...

Сервеза был прав. В этих краях, на границе Венесуэлы, Бразилии и Колумбии, кофейный король мог позволить себе потерять рассудок: торговле это не вредило. А вот чего другие люди не знали — или делали вид, что не знают, — это средства, которыми Родригиш добился своих целей: он, не задумываясь, уничтожал целые племена индейцев и велел убить нового плантатора, который собрался посягнуть на его земли. Вот почему Родригиш был опасен. Опасен и недоверчив.

А появление Амазона Стейнвея сделало его еще более недоверчивым.

Музыкант молча встал со стула, вошел в таверну и неторопливо направился к роялю, который Жесус Диаш и его люди поставили в глубине зала. Он снял шляпу и с минуту помедлил, как будто упрекая себя за то, что бросил здесь рояль в одиночестве, — потом молча подошел к инструменту. Осторожно положил длинные пальцы на клавиши и погладил их лакированные спинки. Наконец он опустился на табурет и взял несколько нот. Потом — два-три минорных аккорда, будто вышитых по той печальной канве, которая складывалась в глубине его существа и которую ткали его подвижные пальцы. Так рождалась музыка, обладавшая особенной мимолетной прелестью, ковры из нот, которым суждено было всколыхнуть тишину и умчаться к облакам.

Вот что играл Амазон Стейнвей. Это была не просто мелодия. Касаясь восьмидесяти четырех черных и белых клавиш, он выражал все, что творилось у него на душе.

— Я думал о том, что ты сказал вчера вечером. Про твой план насчет Касикьяре: все это очень красиво, но...

— Но что? — спросил Амазон, поглядывая на Сервезу краем глаза.

— Как ты собираешься туда добраться? Музыкант взглянул на бармена в упор и, нисколько не смутившись, ответил:

— Один человек должен показать мне дорогу.

— Один человек? Кто это?

— Индеец. Знает каждую излучину на реке.

Сервеза поднял брови:

— И где он, этот индеец?

— По идее, я должен был встретиться с ним в Сан-Карлусе.

Не поднимая глаз и не мешая пальцам наигрывать то, что им хотелось, Амазон Стейнвей продолжал:

— Даже если для этого мне придется украсть корабль и забрать рояль силой, я отправлюсь туда.

Сервезе нравилась такая решимость, но ему пришлось объяснить приятелю, что путешествие тот задумал не из легких.

— Беда в том, что на Касикьяре можно попасть только через Сан-Карлус. А там все знают этот корабль и знают, что он принадлежит Родригишу.

— И что, никакого другого пути нет?

— Нет. Иначе туда не доплыть.

Амазон как будто задумался. Но о чем в самом деле может задуматься человек, который так бесподобно играет на рояле? О музыке, слетающей с его пальцев, об одном давнем обещании, о белом рояле, который ему больше не принадлежит? Наверное, обо всем сразу. Он на мгновение перестал играть и сказал:

— Тогда, если другого пути нет, поплыву через Сан-Карлус.

И продолжал играть свою мелодию. Он ни на минуту не отрывал глаз от рояля. Однако на клавиши он не смотрел: казалось, он всматривается во что-то невидимое. Во что-то, чего не могут разглядеть другие. Это что-то творилось у него в душе. И касалось только его одного.

Сервеза запальчиво саданул кулаком по стойке:

— Если ты отправишься туда, я готов идти с тобой.

Амазон оборвал мелодию, резко захлопнул крышку рояля и ответил:

— Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

Амазон и Сервеза лежали на берегу в тени пальмы и смотрели, как, словно поток слез, струится река. В глубине леса переговаривались два козодоя, а иногда какая-нибудь разноцветная птица проносилась прямо перед приятелями, чуть не касаясь воды.

Это был час послеобеденной сиесты, и Эсмеральда как будто погрузилась в бесконечную спячку, в истому и неподвижность, похожие на тягучую смолу или клей, из которого невозможно выбраться. Казалось, даже течение реки замедлилось.

— Что-то я не понимаю, Амазон.

— Чего не понимаешь?