Отчий сад - Мария Бушуева Страница 13

Сергей трезвый никогда за руль не сядет, но выпив куролесит на машине между сосен, еще и скорость такую разовьет — держись! Наташка сказала как-то: «Ты, Сергей, суицидант?» Эге! Мудреные слова! Самоубийца то есть потенциальный. А! Вот как! Вот как! Визгливым своим голосом. Между сосен — бах! — между рыжих сосен

— раз! Однажды Наташку с собой посадил — она побледнела, как… и вот тут пора уже дать себе ответ: как э т о с ним получилось. Ведь сестра. Или не задумываться? Есть ведь объяснение: черная кровь. Она сильнее меня. Дед — отцу: наша кровь черная, а отец по цепочке, так сказать, — сыночку, Сергунчику. Ужас. Резвлюсь, болван. Сестра, да, сестра. Сестричка-невеличка. Кривенькие ножки, карие глазенки. Стыдно мне, стыдно, стыдно ли мне? Но вроде она все ж таки изловчилась и, сбросив меня, отпрыгнула? Ничего не помню, черт. Да как от меня отпрыгнешь? Как гадко все-таки, как мерзко, противно. Какие еще есть определения, Сергей Анто

нович, подумайте, подумайте. Идиотство, одним словом. Это все вино, вино. Виноват.

Приснилось ей: около универсама бродит Сергей, пьяный, качается, вот-вот упадет, она стоит в стороне, наблюдает, он не видит ее, качается, качается, как волна, и вот — упал. Она кинулась к нему — поднять, вдруг замечает Митю, стоящего в стороне, он красивый такой, лучше, чем в жизни, волосы светлее и ростом еще выше. И она почему-то остановилась, не стала подбегать к Сергею, а спряталась за киоск. Бабушка Клавдия Тимофеевна объяснила: пьяный снится — значит, виноват перед тобой. Виноват? Наталья губы закусила, кивнула: да. А не подошла ты к нему, видно, не простила. Наталья отвернулась, чтобы скрыть подступающие слезы. А вот что Митя твой такой во сне красивый — дурно, не случилось бы с ним чего.

Клавдия Тимофеевна из семьи многодетной. Все дети батрачили, самую младшую отдали нянькой в зажиточный дом, но, слава тебе господи, как-то мало-помалу все пристроились, один брат агрономом стал, двое вот на заводе работали, старший завцехом, младший технологом, война их скосила, сестры замуж повыходили, и самой Клавдии Тимофеевне повезло: муж на железной дороге главным бухгалтером работал, небольшой, но начальник, и образование дочери дали — как-никак врач. И вот внученька, гордость ее старухина, тоже врач.

— А вон, детонька, со снами-то как: прабабушке твоей как-то приснислось: идет она будто по полю босая вослед за парнем молодым, идет да колоски-то и подбирает, много колосков — так старухи-то ей и объяснили: замуж за его выйдешь, жить будешь бедно, семья у вас будет многодетная, но его любовь потеряешь: это потому что она во сне босая шла… Так-то оно и вышло. У матери с отчимом большая квартира в центре, полногабаритная, обставленная дорого, со старинными вазами, фарфором и хрусталем, книг вот маловато. Не очень маман печалится о дочери, а что — бабка воспитала, бабка

и квартирой обеспечит, ведь жизнь ее уже к концу подошла. И о Сергее она сильно не пеклась. Прямо кукушка. Сергей, может быть, и чаще бы к ней захаживал, да отчима не переваривает. Такой жлоб. Всё в дом. Разве можно сравнить с отцом? Когда мать за отчима выходила, у того серая «Волга» была, сад, дом в деревне двухэтажный, хобби даже буржуйское — антикварные вещи. Бабуська рассказывала — то он гаражи покупает и перепродает, то ягоды на рынок отвозит. А мамаша только и знала всегда, что по курортам шнырять — не уследишь! Изменяла она ему, наверное. И как все медики, легко себя оправдывала: необходимо для здоровья.

Наталья читала об астме, любопытные все-таки данные: астма как реакция на невозможность проявить свое «я» во всей полноте. Психогения. Так и у меня скоро будет астма, подумала с полуулыбкой. Бабуську забрала мать на две недели: уехали с отчимом отдыхать, а кто будет квартиру сторожить? Цепная собака — верная бабка. Разве мать такой должна быть?..

Астма, да. Сексуальный зажим — не мог товарищ Иванов реализовать свои сексуальные фантазии, тянуло его к чему-то необычному, в чем он не мог признаться себе. Наталья смеется — и ойкает: в боку прострел. Острая боль — не печеночная ли колика? Ой. Невралгия, наверное.

..А там, на краю обрыва, стоит Сергей, бледный, бледный… Наталья встала, открыла форточку, достала сигарету. Обрыв мысли. Обрыв души. На краю обрыва оказалась я. Она курит. Не дым вдыхать нравится ей, а выдыхать из себя облачко. И замирать, погружаясь в него на несколько секунд, как в забвение, в крохотную смерть. Наталья не думает так, она так ощущает. Думает она чаще всего, как все, банальностями и говорит почти всегда, как большинство, штампами, не вслушиваясь в слова ни в свои, ни в чужие. Что-то смутное с детства владело ее душой, какая-то загадочная дымка окружа

ла ее, и сквозь дымку глядела она на мир. Все неживые предметы: и дома, и мебель, и старые ограды парков — точно живые откликались на ее безмолвный зов, один дом — в дачном поселке ли, в городе ли ее огромном — улыбался ей, другой хмурился и почти отворачивался, в одной квартире ее любили зеркала, она казалась себе в них такой хорошенькой, не замечая ни острых ключиц, ни кривоватых ног, в другой квартире — делали ее уродливой; были стулья, что ласково грели ее, как бабушкины колени, были и те, что сгоняли ее со своих деревянных сидений… Возможно, и сама Наталья была только полусказочной дымкой, принявший здесь, в реальности пыльной и яркой, форму обыкновенной девушки, похожей на своих ровесниц, девушки с небольшим комплексом неполноценности, следствием которого было обостренное самолюбие и недоверие к тому, что может она, с ее недостатками наружности, составляющими, кстати сказать, по мнению Мити ее основную прелесть, нравиться мужчинам, и с чувством одиночества, ведь мать-кукушка не согрела ее в детстве. Ранимая Наталья, впечатлительная Наталья, любящая, не осознавая этого совершенно, состояние небытия. Маленькое забвение сигаретного облака. Но не тем холодным сном могилы… Не знает о себе, не понимает — и вряд ли когда-нибудь до конца узнает и поймет. Так думает о себе — в третьем лице. Но Митя, для которого сестра, подобно другим людям, по его воле могла порой становиться прозрачной, любил, очень любил полусказочную, детскую дымку ее души.

Она курит, вместе с дымом выдыхая суету жизни. Сейчас ее нет. И она вновь здесь. Потому что в дверь звонят, потому что кто-то пришел. И ей кажется, что пришел Митя. Ей хочется, чтобы это был он. С ним ей спокойно. С ним ее несовершенное «я», недостроенное, как отцовская дача, мгновенно приобретает завершенность, достраивается по волшебному движению мага. И еще ей хочется, чтобы Митя по-отцовски начал ворчать, что она курит. Зачем ты куришь, Наташка, зачем? Отец-то никогда не

разговаривал с ними, с детьми, как отец. Она открывает дверь: ба! это в самом деле Митя. Но как неприятно все же — он не один.

— Проходите, проходите!

— Рита.

— Моя сестра Наталья. Он улыбается, но вдруг она вспоминает — а если он видел тогда? Ужасно. Но Митя гладит ее по волосам, как ребенка, и уже ворчит: ты опять куришь, Талка, сколько раз я тебе говорил, ну зачем, зачем. И уже ревнует эта неприятная девица. Джинсовая стерва. Какая я все-таки плохая — еще не знаю человека, а так уже думаю. Просто ты, Наталья, ревнуешь своего брата к незнакомой Рите. Нет! Она, правда, очень вульгарна. Представить, что у брата будет такая, не могла я никогда!