В шкуре льва - Майкл Ондатже Страница 13

— Еще бы!

— Спокойной ночи, Патрик. Я уже сплю.

— Эй!

Он встал и прошелся по дому, он был счастлив и свободен, как никогда. Клара крепко спала, слегка посапывая, надев для тепла одну из его рубашек. На ее лице блуждала улыбка. Как будто она подсмеивалась над ним. Ему захотелось добраться до Стампа Джонса и избить его до полусмерти. Шестнадцать! Где он был, когда ей было шестнадцать? Она была любовницей Смолла, любовницей Стампа и кого еще? В этот час он чувствовал, что околдован ее телом, что блуждает в лабиринте ее прошлого.

Минут десять Патрик смотрел в окно и наконец заметил тень на стекле — древесную лягушку. Он зажег керосиновую лампу и поднес ее ближе. Pseudacris triseriata. «Привет, дружок!» — шепнул он светло-зеленому пятнистому тельцу, висящему на стекле.

— Клара…

— Кто там?

— Эмброуз.

Любовь была для него чем-то вроде детства. Она позволила ему раскрепоститься, быть раскованным и не бояться показаться глупым.

— Что?!

Она мгновенно проснулась и смотрела на него так, будто он сошел с ума.

— Иди сюда, я хочу кое-что тебе показать.

Она посмотрела на окно, потом опять на Патрика, но промолчала.

— Он хочет, чтобы ты разделась.

— Патрик, сейчас три ночи, пора спать. Ты должен искать моего любимого. — (Любимого! Он усмехнулся.) — Ты хочешь снова заняться любовью, да?

— Там древесная лягушка!

— Древесные лягушки любят гулять при лунном свете.

— Да, но они выходят только днем. Он хочет видеть твою грудь, твой живот.

— Это что, какой-то большевистский обычай?

Она расстегнула рубашку и встала между ним и стеклом.

— Завтра ночью он, наверно, приведет своих собратьев, чтобы на тебя посмотреть. Иногда их называют колокольными лягушками. Возбудившись, они издают звуки, похожие на колокольный звон. А бывает, лают, как собаки.

Она наклонилась и, прижавшись к стеклу губами, поцеловала зеленый живот.

— Привет, Эмброуз, — шепнула она. — Как поживаешь?

Обняв сзади, Патрик взял ее за грудь.

— Выходи за меня…

И залаял.

— Однажды, очень скоро, я уеду.

— К Эмброузу.

— Да… Я знаю, что он жив.

— Боюсь, мы больше не увидимся.

— Продолжай, Патрик, но в тебе нет сожаления.

— Странное слово. Оно предполагает какие-то перемены к лучшему в самом себе.

— Молчи. Иди сюда…

Он встретился с Эмброузом во сне. У дверей тот сказал: «Эта серая фигура приросла к моему телу, Патрик. Отрежь ее». Они были старыми друзьями. У Патрика с собой был только перочинный нож. Он раскрыл его и отвел Эмброуза в холл, под единственную лампу у металлических лифтов. Теперь он мог лучше рассмотреть эту штуку. К его другу был пришит серый павлин. Патрик начал его отрезать.

Эмброуз стоял спокойно. Казалось, ему совсем не больно. Патрик добрался до лодыжек, и с последним взмахом ножа павлин отвалился. Он лежал на полу, словно неубранная груда пыли. Они вернулись к дверям, пожали друг другу руки и расстались. Проваливаясь сквозь последние конструкции своего сна, Патрик услышал новости об убийстве Смолла: его разрезали вдоль на две части.

— В чем дело?

— Тебе что-то снилось?

— Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Ты дергался.

— Гм… Как я дергался?

— Ну, знаешь, вроде собаки, спящей перед камином.

— Быть может, я охотился на кролика.

Они сидели на полу, в углу, прислонившись к стене, ее рот был на его соске, рука медленно поглаживала член. Отточенное мастерство, все его тело заключено здесь, как корабль в бутылке. Сейчас я кончу. Кончай мне в рот. Она наклонилась вперед, его пальцы вцепились ей в волосы, похожие на рваный шелк, и он, исчезнув в ней, изверг семя. Согнутым пальцем она показала себе на рот, а он, нагнувшись, припал к ее губам и втянул в себя белую субстанцию. Так они передавали ее друг другу до тех пор, пока та не исчезла совсем, пока они уже не могли сказать, у кого она путешествует где-то в теле, как пропавшая планета.

На следующий день они ехали по проселочным дорогам в ее машине. Он смотрел на Клару, пока она рассказывала о швейной фабрике Уиллера, где работал ее отец, о заводе Мидьюза у железной дороги.

— Это тур по моей подростковой жизни, Патрик. Я покажу тебе, где меня едва не соблазнили.

— Решающие годы.

— Да.

Ему нравился эротизм ее жизни, нравилось знать, где она сидела в классе, ее любимую марку карандашей в девятилетнем возрасте. Его душа наполнялась подробностями. Однажды Клара сказала: «Когда я нахожусь с мужчиной в дружеских отношениях, единственный способ узнать его лучше — это с ним переспать». Секс был естественным продолжением любопытства. В те дни он понял, что его интересует лишь она: ее детство, ее работа на радио, ландшафт, в котором она выросла. Ему уже не нужен был Смолл, нужно было изгнать его из мыслей Клары.

Шел дождь, и они остались сидеть в машине. Клара опустила окно.

— Вот здесь я закапывала свой завтрак.

Вынув из кармана платок, она смочила его угол языком.

— Ты испачкался, — сказала она, вытирая ему лоб.

Все эти жесты отменяли место, страну, все на свете. Он почувствовал, что пора возвращаться к действительности.

— Расскажи мне что-нибудь про Эмброуза.

— Когда он лежал, его голос становился тихим и рассудительным.

— Что еще?

— Мы обычно трахались с ним на «Каюге».

— На дневном пароме? Господи, неужели на «Каюге»?

Он понемногу вытягивал из нее историю со Смоллом, как занозу из женской ладони. Клара неизменно его шокировала.

— Будет ли простительно сказать, что я осталась с ним, потому что он купил мне рояль?

— О чем ты мне рассказываешь?

— Я любила рояль. С ним я могла забыться. Избавиться от суеты, найти уединение.

У Эмброуза были деньги, игра на скачках, он всегда побеждал. А у меня — моя работа на радио и рояль. В некоторые вещи лучше не вникать, иначе сойдешь с ума. Как ты считаешь?

— Я не знаю.

— Иногда я спала, к примеру, с его другом Бриффой. Воздух вокруг него был полон возможностей.

— Мне нравится такой воздух.

— Бриффа был очарователен. Европейская вежливость, намек на брутальность, счастливый брак. Мне он нравился, потому что был выбрит с головы до ног и привлекал к себе внимание. Он был театральным художником. У него был свой взгляд на вещи, и это само по себе прекрасный афродизиак. У Эмброуза его не было. Но он собирал вокруг себя таких людей, как Бриффа. Никто другой не стал бы иметь с ними дела, не говоря уже о том, чтобы дать им работу. Это была борьба — Смолл со своими друзьями против всех. Эмброуз вел осаду, крушил остатки богатых семей, у которых дела были совсем плохи.