Книга Греха - Платон Беседин Страница 13

Их глаза абсолютно одинаковы. В них зиждется странная сентенция пустоты и близости великого свершения. Туманные, сонливые взгляды устремлены куда-то вдаль, где реет только им ведомый флаг победы.

Лидер кидает им свои громогласные обещания, и над толпой всё явственнее вырисовывается купол рая, где каждый может удовлетворить собственные желания и обрести счастье.

— Мы могучей дланью сотрём с лица земли зарвавшихся раввинов! Пришло наше время! Пора, русские, восстать и заявить о себе! Заявить не словом, а делом! Пора отомстить за невинно пролитую кровь наших предков! Сколько замучили они в своём жутком тоталитарном строе? Скольких положили в извечном желании наживы? Они топчут нас своими копытами. Они убивают миллионы русских людей, а сами вечно причитают о Холокосте. Но мы пришли! И мы непобедимы!

Толпа победоносно ревёт, взирая на Яблокова теми же пустыми глазами. Им не интересна политика. Им нужна новая религия, и они находят её здесь.

СМИ называют такие сборища проявлением фашизма. Расизм, фашизм, антисемитизм, какая разница? Уже тошнит от всех этих измов. Все хороши. Любое такое сборище — оптовая продажа низменных идей.

Всё давно проплачено. Если бы не было таких организаций, то не было бы и власти. Русским фашизмом выгодно прикрывать другие, куда более страшные вещи, происходящие в государстве. Идеолог сионизма Теодор Герцль в своём дневнике писал, что антисемитизм выгоден, прежде всего, самим евреям.

Яблоков всё больше распаляется на сцене. Он декламирует:

— Есть русские герои! Подлинные герои, которые на обломках звезды Давида возведут могучие стены новой великой державы. Они здесь, среди нас!

Во всём виноваты жиды. Весьма универсальная сентенция.

Странное дело, большинство людей, которым я должен сказать «спасибо», были евреями. Моя учительница литературы, привившая мне любовь к чтению. Первый работодатель, взявший меня стажёром на приличную зарплату. Врач, спасший меня от перитонита.

Плазменный экран сзади Яблокова вспыхивает, и на нём появляются кадры «славных деяний». Осквернение еврейских кладбищ. Избиение раввина. Ножевое ранение кавказца. И хит вечера — кадры из автобуса.

Видно, как дёргается камера. Руки оператора дрожали. В кадре трое здоровых молодчиков, они бьют кавказскую семью. Пауза. И плач маленькой азербайджанской девочки. Порванная розовая юбка. Полные боли глаза.

В таких организациях все должны быть повязаны кровью.

Экран гаснет. Яблоков поворачивается к толпе. Люди замерли. Наверное, сейчас они прозреют, вспыхнут праведным гневом и разнесут эту сцену, а Яблокова линчуют.

Раздаются неуверенные, тихие хлопки ладоней. И вдруг раздаются аплодисменты. Они ревут, восхищаясь увиденным зрелищем. Слышатся возгласы «ура» и «слава».

Яблоков говорит о великих русских героях, не называя имён. Для него они горстка безымянного дерьма.

Он вновь вынимает свой козырь — преступления евреев против русских. А вдруг бывает и наоборот? Главное — толпе нравится. Она на крючке.

Кому-то мало денег и власти. Кому-то скучно. Они кооперируются и устраивают вечеринку под видом политической акции. И всегда найдётся истинный псих, что положит жизни, свою и близких, за великую идею.

Вдруг неведомая сила тянет меня на сцену. Неожиданно я оказываюсь рядом с Яблоковым. Видно, как он растерян. Но только на миг. Почти сразу же он изрекает:

— Он хочет быть услышанным! У каждого здесь есть право голоса! Ибо мы равны!

Толпе бессмысленно противоречить — она просто растопчет. Никогда не говори адекватных вещей. Действуй по принципу «сам дурак». Доводи до точки кипения. Психология масс по Лебону.

Я начинаю:

— Братья! Мы творим правое дело. Боремся не только за идею, но и за обретение самих себя. В наш чёрный век войны случаются где-то далеко. Революции творятся на кухнях. У нас нет ничего, достойного истинных героев. Вместо оружия нам раздали наркотики и порно. Нас решили усыпить, но мы восстали из пепла. Пора взорвать мир новым крестовым походом.

Толпа осоловело взирает на меня, но я продолжаю:

— Мы сидим в конурах, которые не способны получить в своё пользование. Мы рабы чудовищной системы. Всю жизнь мы копим на место под солнцем. Но у нас нет места в системе, и система никогда нам его не даст. Нас предали. Обманули.

Выкинули вон из собственной страны. Разве не злит нас всё это?

Толпа оживает. Теперь я чувствую власть:

— Нам показывают на экранах жирных котов, усевшихся на нефтяные трубы и сосущих наши деньги. Но кто сказал, что этот мир принадлежит им? Кто выдал его в пользование? Спросили ли нас, согласны ли мы? Я говорю — нет! Мы боимся рожать, чтобы не принести своих детей в жертву этому прогнившему миру. Нам не дадут ни пяти минут в прямом эфире, ни нефтяной скважины, ни шанса выжить. И в нас зреет зависть, в нас зреет злость. Но главное — в нас зреет твёрдая уверенность присвоить себе этот мир! Толпа ревёт «да». Я почти на вершине мира.

— Хотим ли мы вернуть свою страну? Своё право на жизнь? Самих себя?

Я замолкаю, чувствуя, как агрессия выходит из меня, словно бес. В душе воцаряется гармония. Старый принцип «Сбрось негатив на других» действует.

Яблоков продолжает говорить за меня. Меня уводят со сцены два крепких парня. У них равнодушные глаза дельцов, знающих, где получить прибыль.

После выступлений — фуршет. Много алкоголя и дешёвой закуски. После зрелищ толпа неизменно жаждет хлеба.

Когда я опрокидываю в себя водку, закусывая её бутербродом с ливерной колбасой, ко мне подходит сам Яблоков в окружении крепких парней.

— Угощаетесь? — говорит он, потирая свою козью бородку.

— Да, спасибо.

— Не желаете коньяку?

— Нет, спасибо.

— Зря, — он не выговаривает «р». — Хороший коньяк.

— Верю.

Опрокидываю в себя ещё одну стопку. На этот раз без закуски. Яблоков не уходит. Его присутствие рядом начинает нервировать меня.

— Что же вдохновило вас на столь пламенную речь? — вновь обращается он ко мне.

— Идея.

— Идеи должны служить людям. Жаль, что обычно происходит наоборот.

— Жаль, — не спорю я.

— Хорошая речь, но хотелось бы обойтись без импровизаций. Вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю.

Он молчит некоторое время и продолжает:

— А звать вас?

— Даниил.

— Вы еврей? — Он морщится. Я отрицательно качаю головой. — Кажется, именно вы были участником акции в автобусе. Грехов, не так ли?

Яблоков смотрит на меня с лёгкой иронией. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть нервное подёргивание лица. Потом отвечаю: