Побег куманики - Лена Элтанг Страница 13

Вода позволяет менять обличье — так говорит Иоанн. Мне такое умение ни к чему, но звучит заманчиво. Кем бы я хотел стать? Продавцом фисташкового мороженого в универмаге Фортнам и Мэсон. За сорок пять лет другого желания не подвернулось.

Огонь позволяет заглянуть в глаза ангела. Зачем? Что от этого изменится в нашем с ангелом существовании? Одному Иоанну известно. А вот дерево, о котором Иоанн, вероятно, говорит на утраченных страницах, элемент замечательный. Вообще, все самое лучшее всегда написано на несохранившихся страницах.

Дерево — это то, ради чего нужно поехать на Мальту, даже если мне придется висеть на нем девять дней без еды и питья, как бедняге Одину.

МОРАС

без даты

первый день был просто невыносимым

форма мне велика и колется изнанкой, к здешнему компьютеру не подобраться, разве что поздно вечером, когда библиотека закрывается и строгая майра дает ключ на полчаса

за два дня до отплытия пришлось работать в каютах — чистить ворсистые красные ковры, стелить постели, разносить полотенца, заполнять холодильники маленькими бутылочками, я попробовал рэд лейбл и бейлис, гадость ужасн., porqueria! dreck! парень, который был там со мной, — хасан с жесткой косичкой, закрученной на затылке, — сказал, что на принцессе ходит второй сезон

и последний, добавил он, улыбнувшись уголками рта вниз

здесь должен быть грустный электронный смайлик, но я его не нашел на клавиатуре

без даты

англичанин здесь только один — для связей с публикой, есть еще ирландка — распорядитель корабельного стаффа, ужасно воображает, остальные — испанцы, индийцы, пакистанцы, и еще — гибкие, раскосые существа неизвестного происхождения, небрежный хасан называет их айлендеры, они много улыбаются, пахнут чем-то вроде кускуса и напоминают слова со звуком ск — воск, плоский, расплескивать, папироски

гибискус еще! люблю гибискус

а когда они говорят быстро между собой, то слышно сплошное кс-кс-кс, и кажется, что вот-вот придет большая кошка

самым противным оказалось убираться на кухнях — они огромные, и там полно сумасшедшего народу

теперь, когда мы отчалили с тысячей человек на борту, в кухнях начался ад

вот не думал, что люди едят, не переставая, двадцать четыре часа

даже ночью им делают бутерброды с рыбой, суши и крабовый салат, выкладывая подносы на лед в стеклянном саркофаге

называется — найт байт, ничего себе кусочек

лучшее здесь — это каюты, говорит хасан, особенно без пассажиров

ноябрь, 30

древние люди думали, что с декабря по июнь мы обновляемся для лучшей жизни

если этому верить, то ноябрь — самый затхлый месяц в году, пограничье, практически смерть

завтра сицилия — случился бы шторм, сошел бы на берег золотым эфебом с оливковой веткой, как в пятой книге энеиды

а так — сойду стюардом в синей блузе

ладно, сойдет и стюардом

ноябрь, 30, вечер

известно, что духи гадят красной медью

вчера мне снилось, что я пытаюсь сделать из нее золото в жарком тигле и громко ругаю духов, мол, мало нагадили в мастерской

а до этого снились сплошь лиловые эфиопы, что и без юнга понятно к чему

несговорчивый сосед по трюмной норе называет себя хаджи али, я зову его аликом — вряд ли он трогал черный камень в каабе

али бегает к умывальнику каждые полчаса, трет свои изые щеки, косит кипящим глазом, уже несколько раз просил, не болен ли я и почему я не молюсь

второй сосед — хасан — задумывается над каждой спичкой, может, он зороастриец? двое других молчат, спят и режутся в таблеро, у нас дома это называли триктрак

откидной столик рядом с моей койкой, привыкаю засыпать под стук костей в стакане

египетские боги играли в кости на лунный свет

молчуны играют на чаевые и ворованную мелочь

Джоан Фелис Жорди

То: info@seb.lt. for NN ( account XXXXXXXXXXXX )

From: joannejordi@gmail.com

Люди умирают оттого, что есть другие люди, которые хотят, чтобы они умерли.

Это сказал мне ваш брат, разрешивший называть себя Мозесом.

Это такое прозвище, объяснил Мозес, хотя, на мой взгляд, это больше похоже на то, что испанцы называют apodo или на вызывающий усмешку ник в интернетовском чате, но раз ему нравится…

Сестры и врачи зовут его Морас, но ведь и это — придуманное ягодное имя, ненастоящее. Настоящего имени я не знаю, как, впрочем, не знаю и вашего.

В канцелярии нашего университета он значится как Морас Морас — забавно, что это никого не насторожило.

Я начала понемногу привыкать к безответности, познакомившись с вашим семейством: старший брат не отвечает на письма, младший — не отвечает на прямые вопросы.

И вот еще. Мне кажется, безответность — это не синоним безнадежности, как я раньше полагала, а некая особая энергия, выделяемая плотной, жарко дышащей массой писем, телеграмм и телефонного шороха, всего что сказано и написано в никуда, как если бы вы шевелили губами, задрав голову к небу.

Безответность — батарейка выдыхающихся небес.

Но это к слову.

Мы говорили о любви и смерти, разумеется, о чем же еще говорить с разумным человеком в кукушкином гнезде, и все шло своим чередом, я принесла бисквиты и — тайком — чай с имбирем в термосе, ему не разрешают специи.

Мозес сидел на подоконнике, завернувшись в свое индейское одеяло, он часто сидит на подоконнике, потому что кровать ему коротка, а стул вечно занят посетителями.

К нему приходит много народу, иногда я сталкиваюсь с ними в коридоре — ни одного знакомого лица! — но удивляться нечему: всякий, кто в здравом уме, всегда стремится быть подле того, кто лучше его самого [34].

Итак, Мозес сидел на подоконнике и мы говорили часа четыре, пока ночная сестра не явилась с таблетками, и вот, знаете ли, что я поняла в тот вечер, вернее, что ощутила.

Я ведь совсем не знаю Мозеса, скажете вы, и будете правы: мы знакомы несколько недель, не считая прежнего — университетских разговоров в коридоре и демонстративных ссор на семинарах. Но я знаю о нем главное.

В вашем брате больше любви, чем полагается смертному, всего на одну каплю больше. Но это ртутная, тяжелая капля, она перевешивает все, что я до этого знала, а я знала многое.