Девушка по имени Августа - Вадим Норд Страница 13

Всю дорогу, от Ленинградского вокзала до Московского Александр репетировал, готовился к разговору с Дегтярским. К серьезным, ответственным разговорам принято готовиться.

Первое и главное – спокойствие. Никакого выражения эмоций, разве что тон можно взять холодно-отстраненный. С эмоциями у Александра проблем почти никогда не было, заносило его редко, когда казацкие гены брали верх над немецкими. Но уж если заносило, то заносило качественно, резонансно. В клинике такого себе позволить было невозможно. Скандалить вообще плохо, а доктору в медицинском учреждении – тем более. Да и что толку в эмоциях? Разве Дегтярский устрашится гнева, сверкающего в глазах, или громкого крика? Нет, конечно. Дегтярский – стреляный воробей, по всему видно. С ним надо говорить спокойно, но твердо. Так, чтобы он понял, что выход у него есть только один – тот, который предложит ему Александр.

Спокойствие, только спокойствие. Мантру Карлсона Александр повторил про себя раз сто, если не двести. Помогло. Если из Москвы он выехал во взвинченном состоянии, то в Петербург приехал спокойным как удав. Эмоции улеглись и обещали больше не беспокоить. Во всяком случае, сегодня.

Взвинченность – прямое противопоказание для работы. Больничный надо брать или отпуск. Хирург – это невозмутимость, ясный ум и твердая рука. Хирург, который перманентно взвинчен, должен держаться от операционного стола как можно дальше.

План составился такой. Войти в кабинет, поздороваться, сесть, посмотреть в глаза нехорошему человеку и сказать: «Я знаю, кого на самом деле оперировал». Дальше смотря по реакции Дегтярского. Если он начнет юлить и изображать неведение, то его двумя фразами можно припереть к стенке. Если сразу пойдет откровенный разговор, тем лучше. Александр скажет, что хочет получить копию истории болезни Кузнецова, который на самом деле Арандаренко. И неплохо бы было, если бы Дегтярский эту копию заверил. И копию подписанного Александром расходника пусть дает Дегтярский. Александр оперировал официально и деньги за это получил тоже официально. Если история с расходником уничтожены – придется восстанавливать.

Желание получить копии документов было вызвано не педантичностью, возведенной в бюрократический абсолют, а элементарным (и донельзя благоразумным) стремлением обзавестись вескими доказательствами того, что оперировал Александр официально, как положено.

Второе. Александр потребует данные всех участников операции – самого Дегтярского, анестезиолога и операционной сестры. Медсестры у анестезиолога не было, оперировали «узким составом». Фамилия, имя, отчество, паспортные данные, адрес проживания, номера телефонов. Чтобы в любой момент их можно было пригласить в свидетели.

Третье. Не прибегая к резким словам, без которых всегда можно обойтись, Александр даст краткую характеристику поступку Дегтярского и скажет, что больше никогда не станет иметь с ним дела.

Четвертое. Александр вернется на Московский вокзал, купит билет на ближайший поезд до Москвы, а если останется время, прогуляется до Аничкова моста или до Гостиного Двора с непременным заходом в первое же попавшееся кафе, из которого будет вкусно пахнуть выпечкой. Поездку надо завершить каким-нибудь приятным впечатлением, пусть даже и небольшим.

Если же Дегтярского сегодня не окажется в клинике или окажется, что восстановление истории болезни займет длительное время, или еще что, то придется задержаться на день-два. В случае необходимости Александр решил снять номер не в крупной гостинице типа «Октябрьской», а в каком-нибудь мини-отеле, желательно в центре. Чтобы было спокойно, малолюдно и «гулятельно», как выражался один из приятелей студенческой поры. Чтобы можно было вечерами неспешно бродить по центру города, не опасаясь развода мостов. Кто-то из знакомых питерцев считал развод мостов неудобством, а кто-то находил в этом своеобразную прелесть и даже удобство – например, гости за полночь не засиживаются. Развод мостов дисциплинирует. Интересно, а нельзя ли сейчас перестроить мосты так, чтобы их не пришлось разводить вообще? Наверное можно. Хотя, с другой стороны, разведенные мосты – это такой же символ Петербурга, как белые ночи и Медный всадник. А еще развод мостов – великолепное шоу для туристов. Александр наблюдал его однажды, впечатлило. Пока развод не начался, невозможно было поверить, что это вообще возможно, что огромная махина моста может «встать торчком».

Питер, согласно прогнозу, встретил хорошей ясной погодой. Александр поспешил счесть это хорошим знаком. Для того чтобы он не очень-то хорохорился, дорогу ему вскоре перебежали две черные кошки, а чуть позже вышла навстречу восточная женщина в ярких одеждах и с двумя пустыми ведрами в руке. «Погода погодой, – говорило провидение, – а губы раскатывать нечего».

Дегтярского в клинике не оказалось.

– Анатолий Викторович еще не приехал, – налегая на «о», сказал высокий кадыкастый охранник. – Он по понедельникам часто задерживается.

– Насколько? – для порядка спросил Александр и получил стандартный ответ.

– Когда как. Над ним начальства нету.

«Уж лучше бы было», – раздосадованно подумал Александр.

Торчать в клинике не хотелось, тем более что никто и не приглашал пройти, присесть и подождать. Напротив – взгляд охранника был вежливо-вопросительным. «Вам все ясно? Гуд бай, арриведерчи, оревуар, до свидания!» – без труда читалось в этом ясном спокойном взгляде. Так смотрят люди, которые знают высшую правду и живут по ней.

– Загляну завтра, – пообещал Александр, хотя на самом деле намеревался зайти сегодня, ближе к вечеру.

Соврал он намеренно. Вдруг Дегтярский узнает его по описанию и начнет играть в прятки. Фактор внезапности – великое дело.

«Чуден Питер при ясной погоде», – твердил Александр, идя по Невскому куда глаза глядят. Глаза глядели вперед, потом им захотелось поглядеть вправо, затем влево, затем еще раз влево… Спустя два часа Александр вышел к Московскому вокзалу. «Совсем как Веничка», – улыбаясь, подумал он, вспомнив героя и автора книги «Москва – Петушки», которого ноги неизменно приводили к Курскому вокзалу. Интересная книга «Москва – Петушки» и неоднозначная. Сейчас модно лепить ярлык неоднозначности на что попало, считается комплиментом. А «Москва – Петушки» по-настоящему неоднозначная книга, глубокая, книга, у которой подтекст больше самого текста. С одной стороны, вроде бы как пустопорожний треп (некоторые даже скажут не «треп», а «бред»), а с другой – пронзительность и глубина. Как мы живем? Для кого мы живем? Зачем мы живем? И что представляет собой на самом деле наша жизнь? Александр сравнивал такие книги с кочаном капусты – долго приходится снимать лист за листом, пока не доберешься до кочерыжки, то есть – до сути. Банальное, конечно, сравнение, но лучшего и не подобрать. И с каждым снятым листом меняется отношение к книге. Для кого-то «Москва – Петушки» – это, прежде всего, рецепт коктейля «Слеза комсомолки», для кого-то – абсурд «революции» в Елисейкове, а для кого-то – последняя фраза: «И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду».