Кабирия с Обводного канала - Марина Палей Страница 13

Одну из жен Корнелия можно было бы назвать базовой. Именно от нее он отправлялся в свои матримониальные походы – и к ней, как правило, возвращался. В базовом лагере он некоторое время отдыхал, понемногу приводил в порядок снаряжение и амуницию – и снова вступал на опасную, но увлекательную тропу. Во время кратких передышек он успокаивал по телефону очередную покинутую жену, говоря, что живет с базовой «все равно как с соседкой». Все вокруг только крякали от этой испытанной веками немудрящей верткости. Не крякала только базовая жена. Слова Корнелия, кстати сказать, были правдой, хотя и отчасти, так как с соседкой, при случае, он «пожить» как раз мог, а с ней, законной супругой, как раз нет. В смысле, категорически того не желал. Он говорил своей базовой, что у него по этому делу – белый билет и что ему давно уже можно мыться в женской бане. Погасив таким образом волны страстей в нежеланных грудях, он устремлялся к новой точке на немеркнущем брачном горизонте.

Дальше действие разворачивалось по жестко заданному сценарию. Сначала базовая жена, не брезгуя также и подкупом Гертруды Борисовны, мобилизовывала все связи с целью установить местонахождение этой точки. Затем производила рекогносцировку на местности. Далее на точку тщательнейшим образом собиралось досье. После этого события вступали в самую напряженную фазу.

То было воистину библейское состязание Рахили и Лии за право любить Иакова. И даже превзошедшее его. Не мороча никому голову плодами мандрагоры, детьми и наложницами, соревнующиеся стороны пихали своему полузамученному мужу – постоянно раздваивающемуся, но так и не разделившемуся мужу – деньги и ценные подарки, одевали-обували во все импортное, с мясом выдирали в профкомах путевки на юг, сулили цветной телевизор, машину, дачу – и, быстро истощив арсенал трафаретных посулов, конечно, всячески ублажали Гертруду Борисовну. С гордостью матери она говорила, что «бабы от Нелика в постели плачут». Если он мог ходить в женскую баню, то понятно, отчего они плакали, но многоборье зачем? Ужель и впрямь прав А. Н. Толстой, что это в характере русской женщины – любить и любить мужчину, даже если у него что-то не так? Но Корнелию попадались также и нерусские. Выходит, ему просто очень везло. Итак, ублажая Гертруду Борисовну, они вручали ей весы и меч Фемиды, чтобы она, покарав остракизмом пролазу (парвеню, да и попросту стерву), могла торжественно указать на достойнейшую. Это не всегда оказывалось легко. Базовая жена, известно, была пройдоха со связями. А новая – пройдоха еще та, но связи ее до конца ясны не были.

И, пока Гертруда Борисовна (с черной повязкой на глазах, поигрывая мечом и весами) пребывала в узконаправленном раздумье, Раймонда поправилась.

Что ее вытащило с того света? Сырые ли яйца, мечты о Феде или сопротивление жмурикам на соседней койке? Неправдоподобно.

Но что правдоподобно, если подумать?

Жизнь вообще призрачна. А вот у некоторых в сердце знай себе незабудки круглогодично цветут. Разве это не странно? Причем ладно бы цвели, если б там климат был умеренный, а то температура – самая жаркая, да и почва-то должна уже стать пустынной, отравленной – после бесчисленных катастроф реактора и всякого другого. Ан нет!

Что касается Раймонды, ее-то загадку я разгадала. Тут вообще все просто. (Эй, слепошарые материалисты, слушайте «объяснение» и ловите свой позитивистский кайф!) Сердце ее, из-за порока, имело отверстия самые что ни на есть малюсенькие. Кровь оно пропускало небольшими, очень небольшими порциями. И вот из-за этого жизнь в ее теле словно бы замедлилась – а значит, и смерть притормозила свое разрушение. Все соки тела, все его клетки, все его, главное дело, чувства еще долго-долго оставались свежими. Такие больные всегда выглядят лет на десять-пятнадцать моложе, это любой кардиолог подтвердит. Их мозг и душа (которая тоже, говорят, материальна: двадцать один грамм живого веса) – мозг и душа их словно бы законсервированы, то есть сохраняются в том состоянии, в каком их настигла болезнь сердца, – чаще всего в подростковом.

Итак, Раймонда выписалась из кожной клиники и стала ждать операцию. Она, наконец, решилась на это. Ей следовало теперь отдохнуть, а затем подготовиться. Отдых и подготовку она поняла, конечно, по-своему. Случилось так, что вылитый ангел Федя опять глухо залег на криминальное дно, то есть настолько глухо, что у Раймонды – не ведаю как – завязалась переписка с капитаном речного судна из города Ростов-на-Дону и, параллельно, с мирным садоводом из Молдавии.

Откуда они взялись? Гертруда Борисовна утверждала, что они, не ведая опасности, приезжали в Ленинград отдохнуть. («Хорошенький отдых! Могу себе таки представить!») А мне было непонятно вот что: где именно Монька изловчилась на них наскочить? У нее уже была инвалидность второй нерабочей группы, что, ясно, ею не афишировалось, но она постоянно находилась на Обводном, не в силах покидать свой пятый без лифта. Конечно, вполне возможно, что кавалеров подкинули жены Корнелия (одна – капитана, другая – садовода), а мудрая Гертруда Борисовна, мудрее ветхозаветного Бога, не стала обижать никого и приняла оба дара.

Но я все-таки думаю, было иначе: Монечкино сердце – в поисках сердца, работающего на тех же волнах, – испускало чары столь сильного свойства, что они попросту распространялись в открытом эфире сами собой – впрямую, свободно и быстро, презирая расстояния, – и вот, совершенно самостоятельно, на разных широтах-долготах, засекли садовода и капитана.

Капитан речного судна писал:

«Ты просиш рассказать что заставило меня расстаться с первой супругой. Она предала меня. У меня был дублер с которым она связывала свои чувства. И я остался за бортом. Потом как ты знаеш я женился вторично. Я и сейчас женат. Это моя роковая ошибка одинокого ковбоя. Подруга я думаю ты не видиш много внимания от мужчин. Их нет они спились от водки и вина, а если остались до 30 лет и старше то их уже не жениш все равно потому что это мотолыги в прямом смысле. Сама подумай да разве может быть мужчина порядочным если только овдовевший по несчастью».

Садовод был мягче и лаконичней. Он присылал открытки с цветами:

«Монечка моя сладкая женщинка! С горячим к тебе приветом из города Дубоссары! Как там бьется твое золотое сердечко? Скоро ли операция? В этот солнечный праздник я от всей души желаю тебе ЛЮБВИ а главное ДОЛГИХ ЛЕТ жизни! Короче как говорят в наших местах, не спеши нам еще рано нюхать корни сирени!»

Письма она показывала мне с восторгом.

Спрашивала про одного:

– Как, по-твоему, он меня любит?

Спрашивала про другого:

– Как, по-твоему, он меня любит?

А я спрашивала ее:

– Неужели у тебя везде-везде поменялась кожа и слизистые? Неужели у тебя теперь все новенькое?

И она отвечала:

– Все-все. Новенькое-преновенькое. И т а м, кстати сказать, тоже. Я теперь прямо как девочка! – И, зажимая нос, давилась беззвучным смехом.

Осенью ее поместили в пульмонологический центр готовить к операции. А через месяц вдруг выписали со странными, взаимоисключающими рекомендациями: соблюдать строжайший постельный режим и – эскулапово иезуитство! – «санировать ротовую полость». Операция откладывалась на неопределенный срок.