Весы - Дон Делилло Страница 13

Мечты о девушке в клетчатой шерстяной юбке. Она лежит на спине поперек кровати, ноги спущены на пол. Бело-коричневые кожаные туфли, белые носки, белая блузка, юбка задрана на четыре дюйма выше колен. Мечта о неподвижности, пик вожделения, пик власти, ее бледные ноги слегка раздвинуты, руки вдоль тела, глаза закрыты. Он то вызывает, то прогоняет эту картинку. Вот что он знает о девушке, о своей власти над ней, ночью в одиночестве смотрит, как она неподвижно лежит на кровати, а под окнами улица блестит от дождя. Она как раз такого роста, как нужно, с тонкими губами, робкая, глупая. Он смотрит на нее, но его самого там нет.

Есть масса фильмов, где говорится, что человек, раненный в живот, умирает очень долго.

Белые липкие руки поднимаются над сковородой. Она обжаривала муку на каком-то жире, пока та не становилась тускло-коричневой, нужного цвета для подливки. Добавляла бульон, лук, специи. Они ели за кухонным столом. Жуя, она чавкает. Уличные шумы. Она всегда была рядом, следила за ним, в уме измеряла их общую судьбу. У него было две жизни: внутренняя и та, которую она поддерживала. Винтовка у него так и не выстрелила. Он показал ее механику, но тот продержал ружье пять недель, даже не взглянув. Они долго препирались на этот счет. Он не боялся постоять за свои права. В конце концов он продал ружье за десять долларов Роберту Освальду, которого как раз демобилизовали из морской пехоты и который всегда был готов помочь своему младшему братцу Ли, не ожидая благодарности в ответ.

Маргарита сидела на диване и смотрела телевизор.

Его огорчил наш переезд в Нью-Йорк, мы всю дорогу туда ехали на этом «додже» 1948 года, но там расквартирован Джон Эдвард с женой и ребенком, а ведь мы семья, и нам никогда не удавалось жить вместе. Некоторые женщины в моем положении не думают о прошлом. Но Ли разъезжал со мной и мистером Экдалом, и ездил один на поезде из Форт-Уорта в Новый Орлеан, когда ему было одиннадцать, в гости к моей сестре, а там не меньше пятисот с лишним миль. Ведет ли он здоровый американский образ жизни? Я бы сказала так, ваша честь, что вокруг нас живет масса замечательных преуспевающих граждан, но во Французском квартале есть и бродяги, и прочие. Встречаются и всякие бары, в том числе бильярд, который прямо под нами, да и на улице играют в азартные игры и занимаются разными делишками. Я бы также отметила, что проституток тут предостаточно. Но в защиту своей материнской правоты скажу, что за последний семестр в Борегаре он пропустил только девять дней, когда я работала у Кригера в восемьсот каком-то доме по Кэнал-стрит. Его будущее и его мечта — морская пехота США, и мы об этом спорили и так и эдак, потому что он дал под присягой ложное показание, чтобы вступить туда, но в этот раз не получилось. Теперь только ждем, когда ему исполнится семнадцать, хотя он уже бросил школу, и говорит, будто насовсем. Мальчик улыбается, когда его бьют, и ждет новостей по телевизору. А что для него значит мать — так он работал курьером и купил мне пальто за двадцать пять долларов с первой получки, дает матери деньги на квартиру и еду, и купил мне попугая в клетке вместе с кашпо и подставкой. Там был и плющ в горшке, и клетка, и попугай, и вся еда для попугая. Ему просто надо привыкать, ваша честь, и он всегда старается. Вы не представляете, как тяжело растить мальчиков без отца. Я тогда неплохо устроилась, как выражаются у нас в Америке, управляющей в трикотажном магазине «Принцесса», и мистер Экдал сделал мне предложение в машине. Я год не соглашалась, а он ведь закончил Гарвард. Я всегда тащила на себе дом, несмотря ни на что. Мне часто делали комплименты, что я хорошо выгляжу, а я только чуть-чуть подкрашивалась, а теперь, скорее всего, снова поедем в Техас, чтобы жить с его братом Робертом, снова жить семьей, в Форт-Уорте, чтобы мальчик побыл с братом. И пусть не говорят мне, что я вечно зову перевозчиков мебели. Наш век таков, что люди ездят с места на место. Я мать троих сыновей, которая продавала иголки, нитки, пряжу в собственной лавке, прямо в гостиной на Бартоломью-стрит, каркасный дом с задним двориком, когда Ли еще в колыбели лежал. В детстве меня любили, ваша честь. Отец растил меня и еще пятерых, чтобы мы были счастливыми и любили родину. Я сделала все, чтобы вырастить сына в том же духе, несмотря ни на что. Пусть говорят, что хотят, — а они все время на меня нападают, — он-то знает, кто был ему опорой с того дня, как я забрала его домой из Старой Французской больницы на Орлеан-авеню. Я вам не мегера из мальчишеских кошмаров.

На экране появился Джордж Гобел, коренастый, стриженный под ежик, с бодрой улыбкой, и поднес правую ладонь ко лбу. Эдакий братский жест приветствия, принятый в маленьких городах.

Ли сидел у себя в комнате и читал о превращении прибавочной стоимости в капитал, водя по странице указательным пальцем, слово за словом, слово за словом.