Намерение! - Любко Дереш Страница 13

Каждому человеку придется умереть – это факт. С этого и начнем.

5

Бабкины хныканья я пресекал в корне. В первый же день пришлось заверить старушку, что никто по ней убиваться не будет. Она по-детски удивилась: «Как никто?»

«А так – никто», – отрубил я. Бабка снова расплакалась. В первые дни нашего знакомства она часто плакала.

6

Прибирая в кабинете проф. Галушки, царствие ему небесное, я нашел клепсидру. Когда бабка в очередной раз зашлась плачем, я вернулся с прибором и поставил его на столик у кровати. Бабка прекратила плач. Следила за тем, что я делаю.

А я просто переворачивал клепсидру, когда весь песок из верхней части пересыпался в нижнюю.

Бабка не выдержала. Начала требовать, чтобы я объяснил свои действия.

Я молча переворачивал клепсидру. Бабка увидела, что я не реагирую на нее, скривилась и затянула свое: «И-и-и-и-и… никто меня не люби-и-ит…»

Тогда я сказал, что один период пересыпания длится шестьдесят секунд. А она уже плачет в продолжение семи периодов. Ей это ничего не говорит? – поинтересовался я. Старушка всхлипнула, глянула безнадежно.

В полной тишине мы следили, как пересыпается песок из одной колбочки в другую. Потом бабка повернулась на кровати ко мне спиной и сказала, что будет спать. Погасив верхний свет, я оставил ее одну. Пошел в кабинет повозиться в библиотеке деда. Чертовски много интересного было среди этих книжек. Никогда и не думал, что книжки бывают интересными.

Дед Иван основательно работал с литературой – сразу виден был академический стиль. На каждой странице масса подчеркиваний: синим карандашом, простым карандашом, красными чернилами, да еще и комментарии на полях.

Я взял первую попавшуюся книгу в руки. Учебник по физиологии, тот самый, кстати, где я нашел когда-то «двойную» картинку. Решил отыскать ее. Книга сразу же открылась на нужной странице. Деду, наверное, этот парадокс восприятия тоже был по душе. Видно, что книжку часто раскрывали именно тут.

Рядом с учебником я заметил подборку альманаха «Наука и религия», дальше – брошюрку с перепиской К. Э. Циолковского со своим приятелем, писателем А. В. Луначарским. Брошюрка чем-то привлекла мое внимание. На внутренней стороне – незаполненный библиотечный штамп: «Кабинет кафедры философии Львовского госуниверситета им. И. Франко». Я открыл наугад и поинтересовался, что ж там такого дед наподчеркивал. «…Бесчисленные толпы почти бестелесных существ живут рядом с нами…» – писал Константин Эдуардович в публикации «Иная, более разреженная материя». Из брошюрки выпала вырезка из газеты «Известия». Заголовок подчеркнут красным, дважды: «В Калуге над домом-музеем К. Э. Циолковского часто появляются НЛО». К счастью, без фотографий.

Отдельно стоял целый ряд журналов и книжек по космонавтике. Видно, эта тема не на шутку волновала дедов разум. Содержимое полки дополнял репринт портрета, выполненного тушью, – Юрий Гагарин, со скромной, но светлой улыбкой первого советского человека в космосе. Что за странный фетиш из космонавтики?

Я выложил себе на пол штук десять книг для дальнейшего ознакомления. Пол у деда был застелен выцветшим плотным ковром. Другой, мягкий ковер висел на противоположной стене, сбоку от книжного шкафа. Над ковром, как раз посредине, за комнатой следила фотография деда в полоборота. С черной полоской в знак траура. Смешной лопоухий дедусь, типичный Галушка, ну копия мамы. Таким, наверное, вырезки про НЛО собирать на роду написано.

Под зорким профессорским оком я читал до трех часов ночи.

7

Я следил, чтобы клепсидра постоянно оказывалась у бабки перед глазами. Песочные часы вызывали у старушки беспричинное беспокойство. Когда она входила в комнату, где ее ждал текущий песок, то начинала тихо молиться и причитать. Она молила меня взглядом, она скулила – словно у меня была сила остановить этот бег песчинок. Но ни я, ни кто-либо другой, кого я знал, не смог бы остановить песок в клепсидре.

Кажется, к концу месяца это начало доходить и до бабки. Если считать в клепсидрах, на принятие этого факта она затратила не меньше 20 000 продуктивных переворотов.

То же самое, что 20 000 раз сказать песку:

Нет, не теки, остановись, постой!

Не теки, не теки, не теки…

Куплет совершенно в духе Степана Гиги, которого мы с бабушкой часто слушали вместе. 8

Мы продолжали наше общение, невзирая на слезы, крики и угрозы сдать меня в милицию. Изредка я деликатно напоминал бабуле, что я – единственный человек на Земле, пришедший в ее дом, чтобы готовить ей еду. Кроме меня, не было больше никого, кто смог бы и накормить ее вкусненькой тыквенной кашкой, и прочитать на ночь статью Мирче Элиаде про похоронные ритуалы – то, что ее больше всего должно интересовать.

Бабуля это поняла.

Ночами она часто вопила, что умирает. Однажды это было так.

На крик я сбежал на первый этаж, повключал всюду свет. Бабка вертелась на кровати, комкала простыни и шипела, точно выпускала из себя демона. Меня всегда привлекали такие зрелища. Скажу вам, на этот раз было на что поглядеть.

Наконец бабка обессилела.

«Не могу», – сказала она, переводя дух.

«Чего не можете?» – спросил я.

«Умереть не могу».

Я пожал плечами и пошел досыпать.

Наутро бабка переменилась. Когда мы завтракали, она сказала, что ночью ей было дано откровение. Я поинтересовался, какого рода это откровение и чего оно касается.

«Ты не человек!» – ответила она.

«Не человек», – согласился я.

Бабушка моей капитуляции не ожидала, поэтому даже растерялась. Наверное, полагала, что я буду отпираться и отбрехиваться, да убеждать ее в противоположном. А так моя реакция даже навеяла ей страх, потому что одно дело называть своего внука чертом и совсем другое – узнать, что твой внук и вправду черт.

Она пояснила, что я уже как бы не человек, но и не антихрист. Дескать, высшие силы послали меня приготовить ее душу к страданиям адским. Я подтвердил, что на самом деле являюсь определенной разновидностью нелюди, готовящей предсмертников к переходу.

Такой поворот внес в наши отношения нечто новое. Бабка смирилась с моим присутствием. Более того, теперь нелюдь с клепсидрой не вызывал у нее панического желания зарыться в перины и затаить дыхание, как это было раньше. Такие перемены я мог только приветствовать, ибо это был путь к принятию фактов.

Еще несколько дней бабка всячески адаптировалась к идее моей потусторонности. Наконец в один дождливый, камерный по настроению вечер – это было начало апреля – она начала понемногу рассказывать свою жизнь.

9

Мои дни в Хоботном были похожи один на другой.

Я готовил еду. Стирал бабушкино белье, крахмалил постель. Гулял за селом. Изучал остатки колхозных конюшен – за километр от Хоботного, посреди поля, заросшего полынью.

Познакомился с библиотекой деда, профессора Галушки, и выяснил, что дед мой был удивительно разносторонней личностью. Может, даже чересчур разносторонней. Его широкие интересы к знаниям граничили со всеядностью.