Черно-белое кино - Сергей Каледин Страница 13

Садовый товарищ.

— Ну-ка? — заинтересовался я.

— Не работаешь, машины меняешь… В тюрьму детскую ходишь?.. Типа педофил несознательный…

— Подсознательный, — уточнил я.

— … или бабки там отмываешь?

До недавних времен я действительно ходил в Можайскую воспитательную колонию наставлять заблудших пацанов. Свой молодняк разбежался: сын с внуками в Монреале, племянница в Австралии, педагогировать некого. А бандюганы вроде слушали.

— Ты чего поебень всякую собираешь, непосредственно! — рявкнул Васин, но не в мою защиту, а из абстрактной справедливости.

Старче вытряс слипшихся ершей в траву, поманил Кику. Кика ткнулась носом в горячее месиво, чихнула и завиляла в нетерпении коротким белым хвостом-лопатой, похожим на овечий курдючок.

— Я не собираю, — помотал головой Старче. — Я прямо говорю: «Серега не пидор, Серега грамотный».

До пожара Старче тихо-мирно жил на пленэре, читал фэнтези, пил пиво, гонял видак, раз в три дня ездил в Москву — дежурным сантехником в подземном коллекторе. И кормил свору собак, Кикино потомство. Я возил его в Можайск на мясокомбинат отовариваться: подчеревок, обрезь, жилы… Но приработок в Москве у него отняли чернявые конкуренты вроде тех, которые утром собирали металл, пенсия была невелика, и собаки начали активно проедать его афганское серебро. Васин был возмущен и грозил перестрелять Кикино поголовье. Спасибо, зима прибирала неоперившийся осенний приплод. Но каждой весной Кика включала форсаж, и все начиналось по новой. Я пытался умыкнуть Кику для стерилизации, но Старче не дал уродовать любимицу. Теперь он приезжал из Москвы на свое пепелище и, как ведьма, мешал арматуриной дымящееся варево для собак в огромном чане с надписью на боку «п/л Елочка». Потом прятал алюминиевый котел от бомжей, соискателей цветного металла, и возвращался в ненавистный город. Васин с Греком неоднократно предлагали ему кров, но Старче из гордости от ночевой отказывался.

На бесшумных лапках к Васину подошла ветхозаветная сивая Дамка с мышью в зубах. Шерсть вокруг шеи у нее была выбита котами. Она положила подарок у ног Васина, скромно отошла в сторонку, села, как копилка, и уставилась на хозяина глазами Кашпировского.

— Брешко-Брешковская, вот ты кто, — уважительно сказал я и пояснил на всякий случай: — Бабушка такая была, революционэрка.

— Умница, — согласился Васин, кинув пустую бутылку под куст калины. — Поймает грызуна и несет свою жертву, а ведь ничего не кончала. Покладистая девка. С вида — ласковая, а случись котята — любой собаке оба глаза на когтях подымет…

— Дамочка, принеси Петру Ивановичу бутылочку, — сказал я. — Из морозильника.

— Не трог ее, — очень серьезно сказал Васин. — Сам схожу. Она, вон, все в лес глядит — не заболела ль часом?

— А я для от мышей простой раствор делаю, — сказал Грек. — Картофель с водой плюс яд и так дальше.

— Грек, возьми Кику на зиму, будь человеком, — взмолился Старче. — Я за ней приданое дам.

— Да не скули ты, — поморщился Васин. — Его и без тебя родня обуяла.

Забот у Грека действительно перебор. От трех жен у него дети, но удачная только одна, младшая, красотка Наташа со знанием языков и дочкой Настенькой, очаровательной голубоглазой «лолитой». Сейчас дочь строила коттедж по Ново-Рижскому шоссе и внучку с бабушкой определили к деду. Девочка писала рассказ про ежика, я ей помогал. Но Грек опасался, что про внучку пронюхает пле-мянник-«тюремщик» — и как бы чего не приключилось… И уже был не прочь, чтобы тот сел повторно — общего спокойствия ради. Еще у него в Москве сын, инвалид Чечни, которого Грек ездит по субботам мыть.

— Мне коляска нужна детская, — задумчиво сказал Грек. — Двойная. И манеж.

— Кого-о?.. — Васин замер с ледяной бутылкой в руке. — Не понял юмора? Рожать надумал, непосредственно?

— Люська, — кивнул Грек. — Занеслась.

Вот это новость! Оказывается, средняя дочь Грека, безработная, на старости лет забеременела, у нее определили двойню, и теперь она хочет получить с государства материнский капитал.

— Бог даст, вы-ыкинет, — пробасил Васин. — Нельзя же так.

— Не скажи, — повел головой Грек. — Уже закрепилось… А-а… Пускай рожает, я детей люблю.

Эту дочь Грек не жаловал, но опекал — она была от любимой жены Зои. Когда-то из-за измены Зои он хотел застрелиться. Недавно он привез из Москвы старые полуслепые фотографии. На одной — он плывет в лодке по большой воде. Лицо спокойное, отрешенное… О чем он тогда думал, этот еще молодой, не знакомый мне Владимир Александрович Греков? Я уверен, что о своей любви, о Зое…

Нет, он не валет. Если загранпаспорт получил, автомобильные права восстановил — значит, с головой все в порядке. Правда, когда он всерьез мечтает реанимировать свой заросший крапивой «Москвич», в котором два десятилетия жили куры, я снова сомневаюсь в его здоровье.

— А поехали все вместе в Болгарию! — вдруг предложил Грек, приподнимая от холода ворот пиджака. — Покупаемся. Жалко, Васину нельзя — вибратор.

— Вибратор у баб! — привычно рявкнул Васин, колдуя над ухой. — У меня стимулятор. В Болга-арию он поедет… на лысом кабане. Наливай!

— Не спеши, Петя, — забеспокоился Грек. — Лучше кофейком переложим и так дальше…

— Можно и кофейком. — Васин теперь старается алкоголь не нагнетать. Чередует с кофе, который делает по всем правилам: в турке, на песке и помешивает, чтобы к дну не пришкварилось.

— Слышь, Серый, а этот… америкос автобус починил? — с деланным равнодушием спросил Старче.

— Кто?.. Хуан?.. Починил. Заснул. Девушка его разбудила…

— Дала? — оживился Старче.

— В общем, да.

— А чего молчишь? Читай дальше.

«Заблудившийся автобус» съехал с бревна в рваный мешок с остатками цемента. Я сбил с книги серую пыль и стал на ощупь вслух собирать американскую девушку Милдред, листая страницы:

* * *

У нее была хорошая фигура, крепкие ноги с сильными тонкими лодыжками. Ляжки и ягодицы у нее были ровные, гладкие и плотные от тренировок… Груди у нее были большие, тугие и широкие у основания… Милдред уже пережила два полноценных романа, которые… породили тягу к более постоянной связи… Она прошла по следу через двор мимо старой ветряной мельницы. В конюшне остановилась, прислушалась… Потом… увидела Хуана. Он лежал навзничь, закинув руки за голову… Взгляд ее перешел на тело Хуана, крепкое, жилистое тело… Брюки у него намокли от дождя и облепили ноги. В нем была опрятность — опрятность механика, только что принявшего душ. Она посмотрела на его плоский живот и широкую грудь. Она не заметила, чтобы он шевельнулся или задышал чаще, но глаза его были открыты — он смотрел на нее…