Елтышевы - Роман Сенчин Страница 13

Зиму переживали. Трудно, иногда, казалось, что не выдержат, задохнутся в этом домике-склепе, перегрызут друг друга – теснота порождала ссоры, обостряла раздражение. Но – все-таки как-то переживали. Помогала тетка Татьяна.

Она просыпалась часов около семи и начинала шевелиться. Медленно одевалась, долго тщательно умывалась, осторожно тренькая штырьком умывальника. Растапливала печь, кипятила воду (электрочайником не пользовалась), пила чай, тоже долго и тщательно, вприкуску с хлебом, словно бы в этот момент набираясь сил на весь дальнейший день; и действительно, в течение дня она почти ничего не пила и не ела… Потом ходила проведать кур, отрывала листок висевшего на стене календаря и читала, надев очки, что там написано на обратной стороне листка. Готовила завтрак.

И ее медленное, но упорное, каждое утро продолжающееся существование заставляло и Елтышевых вставать с кроватей, умываться, что-то делать. Преодолевать очередной, приближающий их к весне-освобождению день.

После Нового года, который постарались отметить с полным вкусной еды столом, стало появляться на небе солнце, и мороз уже казался не таким мертвящим… Артем все больше пропадал за оградой, гулял, возвращался поздно вечером, в основном трезвым, и родители, видя, что ему неплохо, не спрашивали, где он был, с кем. Не пьяный, без синяков, довольно веселый – и ладно. Значит, нашел приятелей, встретил тех, с кем неплохо проводить время. Какой-никакой, но выход.

С февраля Николаю Михайловичу стали приносить пенсию за выслугу лет – семьсот тридцать рублей. Копейки, конечно, мелочь оскорбительная, но все же хоть что-то. На питание – крупу, макароны, мясо, чай, сахар, консервы – хватало. Картошки и солений у тетки Татьяны было запасено прилично – даже не верилось, что это она, еле передвигающаяся, нарубила целую кадку капусты, насолила с полсотни банок огурцов и помидоров, спустила в подпол картошку, морковку, редьку, свеклу, бруснику засахарила, варенья наварила. И никто ей, говорила, не помогал, единственная помощь – огород по весне трактором вспахивали.

Как только начал сходить снег, в начале марта, Елтышев отправился разбираться с машиной. Жена заставила – всю зиму напоминала, что надо что-то решать: или ремонтировать, или продавать; иногда от ее слов Николай Михайлович готов был вспылить, ответить резко, но понимал, что она, по существу, права.

Приехал в город, покурил на площади автовокзала, привыкая к многолюдию. За зиму был здесь всего два раза – оформлял пенсию, скрепя сердце встречался с бывшими сослуживцами, собирал справки.

Сейчас тоже дело предстояло неприятное, снова нужно было просить, что-то обещать, от кого-то зависеть…

Мелкие поломки Елтышев исправлял сам. Особенно легко было ремонтировать первую машину, трешку, – все просто, понятно. А с этим «Москвичом» двадцать первым измучился. Сдуру купил, поддавшись кратковременной, но напористой моде на этот автомобиль, клюнув на внешнее удобство, современный дизайн. И вскоре присоединился к большинству тех, кто проклинал эту модель. То одно полетит, то другое, и даже профессиональные механики диву даются, как там все неудобно, хитроумно – не разберешься, не подлезешь… За те три года, что у Елтышева был этот «Москвич», кажется, все уже ломалось. Последней поломкой стал мотор…

В киоске купил жетончик для таксофона и позвонил знакомому механику УВД. Тот иногда помогал с ремонтом машин участием или советом.

Механик оказался дома, удачно был свободен от дежурства и домашних дел и согласился посмотреть, что там с «заразой». Все машины он называл заразами, да и правильно – большая часть его жизни была отдана тому, чтобы их налаживать. Все эти изъезженные «Жигули», «уазики», «Газели»…

Огибая дорогие сердцу участки родного города – тяжело было оказаться там гостем, – Николай Михайлович направился к своему гаражу.

Гаражи в их городе образовали своеобразные кварталы – выделялись территории, большие участки на окраинах кооперативам; постепенно вокруг появлялись дома, и их жильцы, кому не повезло купить готовый гараж рядом, получали землю на новой окраине.

Тот кооператив, в котором состоял Николай Михайлович, находился неподалеку от центра – кооператив был старый. Взносы приходилось платить немалые, но зато и председатель работал всерьез: обнес территорию металлическим забором, у единственного въезда поставил вышку-сторожку. За те почти десять лет, как Елтышев владел здесь гаражом, раза два-три всего слышал про кражи, да и то – не машины угоняли, а по мелочам: снимали аккумуляторы, утаскивали разные запчасти, каких немало хранится в гаражах. Но по дороге Николаю Михайловичу представилось, что сейчас подойдет и обнаружит ворота взломанными, а «Москвич»… И странно, страха не появилось, даже захотелось, чтобы машину действительно угнали, гараж разорили. Худо-бедно, но – выход. И не надо ломать голову, как и на какие шиши ремонтировать (той тысячи, что лежала в кармане, наверное, хватит, но это ведь не последний ремонт, а тысяча на сегодняшний день – последняя)… Перегонит в деревню, нужно будет срочно строить гараж (опять же, на что?), а без гаража через пару лет ржавчиной изойдет – и так уже по низу кузова есть эта рыженца… Конечно, жалко терять гараж – последняя зацепка здесь, в городе, – но придется. Другого выхода нет. По крайней мере, ради денег продать. Опоганенный ворьем, продать его будет наверняка не так жалко. Избавиться.

Но дежурящий возле тяжелого шлагбаума охранник, сперва поглядевший на Николая Михайловича с подозрением, узнал и заулыбался, жестом пригласил проходить. И этим развеял странные желания Елтышева: нет, здесь все надежно.