Жы-Шы - Сергей Четверухин Страница 13

– Не принимай всерьез, – прошептала она.

И чмокнула в ухо. Первый раз за все время нашего знакомства. Она ушла, а поцелуй еще долго колебал мою барабанную перепонку.

* * *

Она постоянно куда-то улетала. Челябинск, Томск, Швеция, Антарктида, Шамбала… Каждый уик-энд она играла «заказники» по стране. Она становилась популярной. Ее хотели.

Бесконечными назойливыми звонками я наконец вырвал запятую в ее плотном графике и сумел вытащить в кино, на «Необратимость» Гаспара Ноэ. То был жесткий фильм с девятиминутной сценой изнасилования Моники Белуччи. Когда-то давно он шел в прокате, но я не успел посмотреть. А тут обнаружил фильм в ретроспективном показе и понял, что хочу посмотреть его вместе с Белкой.

– А-а-а! Только ты меня понимаешь! Я хочу увидеть этот фильм! Все рассказывали мне про него и все отказались идти смотреть! – в ее голосе снова слышался восторг, приглушенный легкой болезненностью, – вчера отравилась устрицами, целый день блюю дальше, чем вижу…

Она повторила эту фразу несколько раз. Должно быть, «блюю дальше, чем вижу» – новинка в ее лексиконе. Меня умиляло это отношение к жаргонным выражениям. Так поступают дети: услышав понравившееся словечко, не выпускают его изо рта, пока не зажуют в кашу. Еще так женщины обращаются с вещами: накинутся на новую блузку и таскают ее повсюду, пока не разонравится… Впрочем, таким же образом они поступают и с мужчинами… Она материлась много, сочно, безграмотно и ужасно вульгарно. Но, в сочетании с ее невинным лицом и обезоруживающей улыбкой, выражения становились крылатыми, их хотелось целовать, поскольку они слетали с ее губ. Чего ей недоставало для приема в высшую лигу матершинников, так это толики чувства меры, которое редко развивается у людей в ее счастливом возрасте. Ведь если пятьдесят раз за пять минут употребить слово «блядь», значение каждой буквы «б» уменьшается с очередным повторением.

Устрицы выплыли, и следующим вечером мы встретились в кинотеатре.

В этот раз она выглядела по-человечески. В борьбе пищевого отравления с гламурным лоском победило отравление. Ей невероятно шла бледность, почти полное отсутствие косметики, болезненная худоба… От этого глаза светились еще ярче, и вся она грацией и природной пластикой напоминала юную цаплю с большой головой на тонкой шее. Она пришла без каблуков и без пафоса.

Я купил себе пиво, а ей отвратительный попкорн, и мы вошли в зал.

Фильм действительно оказался очень жестким. Жестокость некоторых сцен разрушала даже цельнометаллический жилет моего цинизма, а ее реакция… неожиданно удивила меня. Я ожидал увидеть любую маску, все, кроме искренности. Она так трогательно и беззащитно переживала насилие, так вздрагивала, зажмуривалась и прижималась ко мне. А потом так непосредственно шепотом обсуждала со мной беспомощно свисающий член Касселя в постельной сцене с супругой… Когда мы вышли из зала, я смотрел на нее совсем другими глазами. Я впервые видел не самовлюбленный, прагматичный и приземленный сексуальный объект, а человека, который умеет искренне переживать и к которому я мог бы испытать нежность.

Выражение «утренний стояк», которое она произнесла неподражаемо уморительно, еще вертелось у меня в голове, а она уже торопилась проститься. За ней подъехала подруга. Та самая, с которой она целовалась на вечеринке Журнала. Анка. Тогда мы познакомились.

– Папарацци Агеев, – представила меня Белка.

– Как интересно, – Анка церемонно пожала мне руку. – Вы, наверное, настоящий герой? Гоняетесь за звездами, лежите в засаде?

– Вы смотрите слишком много фильмов. В России папарацци лежат на печи, изредка путешествуя в ресторан и в туалет. У нас звезды сами гоняются за фотографами. Догоняют, отлавливают и принуждают себя фотографировать. Так что называйте меня просто – светский фотограф…

– Рада знакомству, светский фотограф, – Анка махнула рукой на прощание.

А Белка всегда прощалась со мной слишком быстро.

На следующий день произошло то, чего еще никогда не происходило в истории наших отношений: раздался звонок и на моем телефоне определился ее номер. Она звонила мне! Не я ей! А она мне! Я с волнением взял трубку. Она благодарила меня за вечер и говорила, что получила большое удовольствие от совместного просмотра. В ее голосе звучала искренность, которая растрогала меня. Сентиментально? Да, черт возьми! Как в жизни…

Я предложил продолжить совместные походы в кино. Она согласилась. Этот процесс можно было не откладывать, через несколько дней стартовал кинофестиваль «Большие кинОМаневры», который организовывал мой друг, промоутер Че.

Открывалось мероприятие новым фильмом, с участием ее любимого Колина Фарелла. Но злая работа безапелляционно претендовала на ее время, она никак не успевала на тот сеанс. «Работа, работа…» – она все время говорила о ней. Признаюсь, я ненавижу слово «работа», у этого слова корень – «раб», а я всегда любил делать только то, что доставляло мне удовольствие. Часто мои удовольствия приносили мне неплохие деньги. Со временем я окончательно запутался в разнице между понятиями «дилетант» и «профессионал». По привычке, считая себя дилетантом, я многие вещи делал лучше людей, считавшихся в этих областях признанными профессионалами. А когда легкое увлечение фотографией вылилось в большие гонорары, я окончательно перестал сомневаться насчет самоопределения. Теперь я лишь искал и получал удовольствия. А деньги сами выбирали меня.

В ту весеннюю пору, когда речь заходила о ней, я испытывал потребность отчаянно выпендриваться и производить впечатление. Пятью месяцами позже, когда речь заходила о ней, я уже готов был абсолютно на все, что в человеческих силах. А тогда, в формате пускания пыли в глаза, я уговорил Че сделать дополнительный, ночной сеанс фильма и с нетерпением ожидал ее в фойе мультиплекса «Пять звезд». Она снова появилась в образе простой студентки, который так мне импонировал. В опустевшем фойе ночного кинотеатра я в первый и в последний раз столкнулся с ее кокетством. Она присела на диван перед входом в зал, а я опустился на пол у ног и крепко сжал ее колени. Наши взгляды скрестились как перекладины известного религиозного фетиша. Никогда еще ее расширенные зрачки не приближались на такое опасное расстояние к моим, замутненным алкоголем, сдерживающим всех демонов параллельного мира. Я смотрел на нее оцепенело, не отрываясь и не моргая, а ее зрачки быстро бегали из стороны в сторону. Время замерло, люди и события перестали существовать, столкнулись влюбленность и кокетство, игра и жизнь, опасения и надежды. Наверное, в этот момент, я мог поцеловать ее, но промедлил, не решился и не поцеловал. Дурак. Другой возможности она мне уже не давала.

Я не пошел с ней в зрительный зал. После окончания сеанса я затаился на верхнем этаже, а к ней подослал официанта с букетом белоснежных, как мое чувство, роз. Я надеялся ограничиться красивым жестом, из тех, что запоминаются надолго, но официант раскрыл ей мое логово.

– Ты такой sweetly… – она опять обожгла меня лазерным взглядом.

Я, как всегда, подарил ей пачку ее фотографий в моем исполнении. Обычно я перерисовывал ее в Зебру. Она смеялась. Ей нравились мои фоторисунки.