Больно.ru - Евгений Ничипурук Страница 13

Все качается. Все так зыбко. Все может рухнуть в любой момент. Я стою перед тобой и тереблю руками член. Время остановилось, оно подыгрывает нам. Я представляю тебя рядом с собой, но не здесь, а дома. Далеко, там, где теплое одеяло и огромный теле визор. Такое вот тупое человеческое счастье. Мы лежим под этим одеялом и смотрим фильм про любовь. На тебе фланелевая пижама. Я снимаю ее и целую тебя прямо в татуировку на бедре… Если я и сошел сума, то давным-давно. Лечиться поздно. Можно умереть прямо здесь и сейчас. Это так легко. А можно выжить и изменить мир своей любовью к тебе… Но сейчас надо стать зверем! Я УЖЕ НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЕЩЕ СЕБЕ ТАКОЕ БОЛЬНОЕ ПРЕДСТАВИТЬ, чтобы член встал! И он, родной, рос в моих грязных руках! Еще чуть-чуть, и он сможет… Давай-давай! Я лишь в паре метров от тебя. Ты в белых, очень коротких шортах, что купила в каком-то бутике на Тверской. Твоим красивым, спортивным, длинным ножкам так идут эти шорты… Рубашка разорвана. Взгляд дикого зверька – ни грамма разума. Ничего не понимаешь. Тебя выпустили из клетки и сказали: «ФАС!» Ты маленькое, царапающееся, взбесившееся животное, а я – маньяк-игрок, стою в центре круга из таких же психопатов и, размахивая членом, ору: «Я могу! У меня встал!» И эти маньяки-коллеги хлопают меня по плечу. У некоторых из них появился шанс не проиграть свои деньги. Они радуются. И я смеюсь. Держу в липких ладонях свой, как по волшебству, вставший член и кричу: «У меня встал!» – и я плачу! Смеюсь, а по щекам текут слезы. Щиплет глаза, но я ничего не могу поделать. Я смотрю, прищуриваясь, прямо в лицо Даше, показываю ей член и плачу.

– Хард-кор-секс продолжается! – кричу я, и толпа, сначала не особо дружно, но потом все слаженнее отвечает всевозможными грубостями, которые сейчас для меня звучат как песня. Пока они орут, мы живем.

Толпа вопила: «Давай, давай!» – и мы растворились в этом крике. Снежной королеве Даше и ее ручным псам ничего не оставалось, кроме как отпустить тебя, толкнуть ко мне на растерзание. И мы бросились друг на друга…

Не знаю, кончилось ли действие наркотика или к тебе пришел какой-то волшебный глюк, но ты прильнула ко мне губами. Наши языки обвились, как змеи в брачном танце. Ты была такая теплая, такая сладкая. Вся в моей крови. Мы целовались в полной тишине. Я ласкал твою шею и груди, освободив их от обрывков рубашки. Потом мы упали на грязный бетонный пол. Стало так тихо, что можно было услышать, как кто-то дрочит, не снимая штанов. Как кто-то сглатывает слюну. Как бьется сердце каждого. Оркестр из одних барабанов отбивает дробь. Грохот сердец. Я слышал, что почти каждый сделал несколько шагов к нам. Несколько маленьких, шаркающих шагов. Они подошли поближе, чтобы посмотреть на чудо: мы лежим на ледяном каменном полу и целуемся. Ты касаешься губами моих век, и мне кажется, что раны сразу же затягиваются. Целуешь в лоб, и кровь прекращает литься по тонким дорожкам морщин.

Под ребрами бьется твое сердечко. Оно как птица в клетке, ему бы на свободу, ему бы летать. Улететь далеко-далеко и никогда не опускаться на землю – здесь так грязно. Давай улетим?! Я поднял твои руки, провел по плечам большими пальцами, почувствовал колкие, маленькие волоски у тебя в подмышках. Мы перехитрили время. Пока занимаемся любовью – живем. Пока живем – занимаемся любовью. Пока любим – живем. Если любим, живем. Кто не любит, тот не живет. Так банально и так чисто. В самом грязном месте на земле, среди крови и пыли, мы нашли простую и чистую истину. Мы загнали друг друга в рамки, когда между любовью и жизнью стало возможным поставить знак равенства. Это вершина. То, о чем мечтает каждый, когда тебе двадцать пять лет, у тебя было пятьдесят любовников или любовниц, а любовь толком не приходила. Настоящей, чтобы до смерти, не было вообще. А вот теперь есть. На, бери! Я вонзаю в твою руку перьевую ручку. Теперь ты знаешь, что такое боль. Теперь посмотри мне в глаза и реши для себя, имеет ли она какое-то отношение к любви… А сердце бьется, как птичка в клетке. Сердце воскресло. Аллилуйя! Мы его подобрали, вернули на место и теперь сладко целуемся.

Я вошел в тебя. Положил твои ноги себе на плечи. Я двигаюсь. Там тепло и влажно. «Оазис» было написано у тебя на табличке… Я слушаю песенку воскресшего сердца, и твои холодные, гладкие ноги трутся о мои разодранные щеки. Твои маленькие пальчики с маникюром касаются моего порванного уха. Ты любила носить босоножки. У тебя самые красивые пальчики на ногах! Ты вообще самая красивая. В голове уже не шум, а музыка. Ты улыбаешься и говоришь: «Малыш, так хорошо. Давай чуть медленнее!» И я слушаюсь тебя. Я почти останавливаюсь. Я чуть ли не выхожу из тебя и проникаю в тебя вновь. Ты говоришь: «Малыш, мне так хорошо с тобой!» Вижу и слышу лишь тебя. Их нет. Они давно умерли, а мы живем. Ты говоришь: «Малыш, мне так грустно. А что будет потом? Давай, малыш!.. Так больно!.. Малыш, сердцу больно! Нет воздуха. Кончился совсем воздух…» Потом ты молчишь… А я лежу на тебе и плачу, потому что больше не слышу стука сердца. Потому что музыка кончилась и птичка перестала петь. Потому что теперь ничего не будет. Я не могу остановиться, слезы текут. Глаза щиплет от соленой воды. Грудь сжимается и разжимается. Воздух с силой входит в легкие. Я хватаю предательский воздух зубами и кричу что-то невнятное: «Тук-тук-тук, была песня и кончилась! Тук-тук-тук. Музыки больше не будет, потому что ХОЛОДНО!» Кто-то пытается оторвать меня от тебя. Я луплю его ногой. Уже несколько рук вцепляются в мои плечи, разлучая нас. Я вскакиваю и с ревом бросаюсь в толпу. Хватаю кого-то за горло, бью в переносицу кулаком. Нос трещит, кровь брызгает ИМ в лица. А я продолжаю дубасить всех, до кого дотягивается рука или нога. Вкладываюсь изо всех сил. Кто-то сбивает меня с ног. Плавающая камера. Это такое ЕВРОПЕЙСКОЕ кино. ДОГМА. Тут никогда не знаешь, чем все закончится, и понятия не имеешь, к чему все это вообще. Здесь любят всяких извращенцев, и камера шатается, как пьяная. Это такое кино… «Кина не будет – электричество кончилось!» Чем-то металлическим по голове, сильно, глубоко… И приходит темнота – липкая и соленая.

Иногда просыпаешься утром и не можешь понять, сон ли это или все было на самом деле. Когда сны так правдоподобны, что на время способны заместить реальность, заставить тебя напрягаться, соображать, что тебе все-таки приснилось, а что было на самом деле. Хорошо, если привиделось нечто доброе, красочное, эротическое, а если жестокий кошмар? Из тех, что снятся зимой, когда лежишь один дома с ангиной. Открываешь глаза и думаешь, что жизнь кончилась, потому что все близкие погибли и ты остался совсем один. А реальность подыгрывает – на кухне капает вода из крана, а в комнате стоит мертвая, злая тишина. И не дай бог в такую минуту зазвонить телефону! Сердце уйдет в пятки, потому что в этот момент ты уверен в том, что звонить уже некому, а значит, этот звонок может принести лишь известие еще об одной гибели – твоей. Страшно. Но все меняется. Берешь трубку потной рукой. Подносишь к уху, и мир, выстроенный ночным кошмаром, рушится. Родной голос интересуется твоим состоянием, обещает примчаться сразу после работы, заехать в аптеку за новым чудодейственным лекарством, которое уж точно поможет. И нет больше страхов. Шаг за шагом тени отступили, и в окошко снова светит солнце.

Очнувшись в салоне «Мерседеса», я молил Бога о том, чтобы все случившееся оказалось лишь страшным сном. Чтобы прямо сейчас застрекотал телефон, я сунул ноги в тапочки и побрел в коридор. Чтобы из трубки раздался твой голос. Но телефон не звонил, и будильник тоже. А боль была настоящей. Голова просто раскалывалась. На затылке вздулась огромная шишка. Некоторое время я лежал и делал вид, что нахожусь в отключке. Но потом застонал, тем самым выдав себя. Рядом сидела Даша. За рулем был тот самый крепкий парень, рядом с ним сидел второй, помоложе. Лица не меняются. Лишь те два пижона, что приезжали в деревню на «Лендкруйзере», остались для меня загадкой. «Мерседес» несся по узкой дороге. Обилие встречных грузовых машин подсказывало мне, что едем в сторону большого города. Наверное, скоро будем в Москве. И что? Меня не убьют? Посадят на самолет и отправят домой? Нет, так не пойдет. Для нас с тобой это путешествие должно закончиться одинаково. Я попытался сесть ровно. Боль, словно огромной швейной иглой, тут же пронзила все мое тело. Слезы полились из глаз, но я все-таки смог приподняться. Даша внимательно посмотрела на меня. Потом не выдержала: