Ночь внутри - Павел Крусанов Страница 13

Николай ВТОРУШИН

В комнате уже не осталось солнца - вытекло в окно. Митя молчит - ровно столько, сколько нужно, чтобы погасить одну папиросу и раскурить следующую.

Дмитрий ГРИБОВ

- Черт возьми, из этого можно вывести повесть толщиной в аршин - вот те два слова, которые говорят о человеке больше, чем две тысячи иных! Жаль, что разговор только о том, как астраханский мужик женился на поповской племяннице, и Мокий возник в этом деле как очередное препятствие, которое сокрушает твой былинный Микула. Итак, раскладываем: чтобы смириться с собой, задавить сомнение, отец Мокий жаждал богоугодных дел - акрид и дикого меда, - но что можно найти в уездном городишке, где любой грешок замаливался сторицей, чтобы отмылась душа для нового? Что можно предъявить себе, как доказательство верности Всеблагому, кроме яростных проповедей и радения о десятке городских калек, которые и без того никогда бы не остались без милостыни? кроме личного бескорыстия и суровой личной аскезы? кроме зазубренных племянницей глав катехизиса? Что он мог сделать еще? А тут: пожалуйста - заблудшая овца. К тому же Михаил сам набросился на священника после открытия своей "Европы"... Тем зимним вечером они говорили о небесной Ссудной Конторе, обязательно - рано ли, поздно ли - требующей платы по векселям. Михаил не лицемерил, он открылся Мокию таким, каким был в действительности - природным безбожником. Он не осмеивал Небо, как это делают вульгарные атеисты - спаси и помилуй! - он просто говорил, что не считает себя кому-то обязанным за вложенную в него душу, больше того - он уверен, что его имени вообще никогда не значилось в архиве Ссудной Конторы: ведь Хозяин благоразумен, Он не станет одалживать тем, кто изначально не намерен погашать векселей, иначе Его предприятие давно бы прогорело в дым. Михаил рассуждал спокойно, словно оценивал дела конкурента-торговца, - для отца Мокия такой тон, пожалуй, был нестерпимей, чем игривое богохульство Парни. Ведь страсть легко переходит из крайности в крайность, а равнодушие неподвижно. Как он мог не заглотить живца? Победить спокойное упрямство Михаила означало для священника хоть на время победить свое собственное сомнение. Наверно, он был даже благодарен Всевышнему, пославшему случай предъявить свою верность через спасение глухого, глупого сердца.

Николай ВТОРУШИН

Митя молчит. В его дыхании - надрыв. Ему нравится выдумывать этих людей заново. Такой уж нрав - рассказывать все как есть только в том случае, когда не можешь придумать ничего занимательнее.

Лена ГРИБОВА

- А дальше?

Дмитрий ГРИБОВ

- Дальше - просто. Михаил зачастил в гости к Мокию - гонял чаи, слушал его рацеи, порой подыгрывал его азарту и ярости, а порой ухмылялся в бороду. Быть может, он несколько раз заходил в церковь, но не часто. Быть может, он пожертвовал деньги на обновление храма, но не очень много. Быть может, он придумал что-нибудь еще, тоже половинчатое, - словом, он дал понять одержимому попу, что душа его открывается навстречу вере, но в нем еще силен лукавый - душа борется с тьмой, но проясневшая надежда зыбка, ненадежна и может померкнуть от случайной бестактности... А потом, когда отец Мокий уже боялся высморкаться при своем подопечном, чтобы случаем не спугнуть в нем Бога, Михаил объявил, что Господь озарил его душу любовью к Лизе Распекаевой, и священник не смог отказать в благословении - из страха за драгоценный росток веры. Такова теория...

Лена ГРИБОВА

Опять!.. Митя крошит сухой кашель в мятый носовой платок, а второй внутри - лупит меня ножкой в сердце. Аэрозоль в холодильнике... Мой живот можно положить на стол. Мой живот?.. Кому он теперь принадлежит: мне или тому, кто лупит из него по сердцу? Митя прикрывает платком рот, он старается унять клокочущее горло. Лицо его морщится, в глазах - мука. Я подаю ему астмопент. Бедный! Его боль для меня мучительна...

Дмитрий ГРИБОВ

- Черт подери... А после венчания он позабыл дорогу и в церковь, и к самовару Мокия! Вот и все...

Лена ГРИБОВА

Он задыхается. Снова нащупывает платок. Пусть лучше молчит.

Николай ВТОРУШИН

- Да. Потом с братьями и женой он переехал в новый дом, и там у него родилась еще одна дочь. А потом Гаврила Принцип шлепнул эрцгерцога с супругой, и Михаил отправился защищать царя, отечество и веру, к которой был равнодушен. И лишь в двадцатом вернулся обратно - таким, что лучше бы не возвращался... Но только и это еще не все. - Лена смотрит на меня строго - она хочет, чтобы я перестал курить. Свистящее Митино дыхание скребет слух. Я задираю рукав: до поезда - полтора часа. Митя сочинит их заново - воскресит их на свой лад. Но ведь я ехал сюда не за этим. Или нет? - Я слышал, вы собираетесь уезжать из Питера?

Лена ГРИБОВА

- Придется - этот город не для астматика. Вот сдаст ГОСы...

Николай ВТОРУШИН

- И куда? - Митя смотрит на меня внимательно, потом отрывается от хобота ингалятора и сипло хохочет. Я еще не сказал, а он уже понял. Он хохочет, и в его темных глазах колеблется влага.

Дмитрий ГРИБОВ

- Ну же! Выкладывай - что за климат в твоей дыре?

Николай ВТОРУШИН

- Не Феодосия, но и не чухонское болото...

Дмитрий ГРИБОВ

- Давай выкладывай - ведь ты за этим приехал!

Николай ВТОРУШИН

- Я говорил с директором школы. Он согласен отпустить меня без отработки, если я сам найду себе замену.