Заговор - Даниил Гранин Страница 13

Только Римма знала предсказание Виктора Андрониковича. Это произошло при ней. Она мне никак не отозвалась, и я не стал обсуждать. Но позже я часто припоминал его слова. Все же это удивительно — носить с собою предсказание судьбы, полученное свыше. Ни выкинуть, ни запрятать. И ничего не изменить в линиях, никак не подправить.

В СССР слово хиромантия даже исключено было из энциклопедии. Оккультного боялись. Оно таило в себе непредсказуемое. А главное — неуправляемое.

Предсказания Мануйлова сбывались. Я вынужден был поверить в хиромантию. Иногда, правда, закрадывалась мысль: может быть, сбывается потому, что я поверил Мануйлову?

Неизвестный солдат

Правду о потерях выдавали порциями, иначе бы она разрушила все представления о сияющем лике Победы. Все наши полководцы, маршалы захлебнулись бы в солдатской крови. Все наши монументы, триумфальные ворота выглядели бы ничтожно перед полями, заваленными трупами. Из черепов можно было бы соорудить пирамиды, как на верещагинской картине. Цепь пирамид — вот приблизительный памятник нашей победе.

В «Блокадной книге» мы с Адамовичем написали цифру погибших в блокадном Ленинграде — «около миллиона человек». Цензура вычеркнула. Нам предложили шестьсот пятьдесят тысяч — количество, которое дано было министром Павловым, оно оглашено было на Нюрнбергском процессе. Шестьсот пятьдесят, и никаких разночтений! Мы посоветовались с историками. Валентин Михайлович Ковальчук и его группа, изучив документы, определили — восемьсот пятьдесят тысяч. Жуков в своих мемуарах считал, что погибло «около миллиона». Дело дошло до главного идеолога партии М.А.Суслова. После многих разборок в обкоме партии, горкоме подтвердили указание: шестьсот пятьдесят тысяч, «не больше». Утверждали люди, которые не воевали, не были блокадниками, у них имелись свои соображения. Павлов заботился о своей репутации, он «обеспечивал» город в блокаду продуктами. Суслов хотел всячески сокращать потери войны, дабы не «сгущать краски». Когда война кончилась, они стали секретить потери, накладывали румяна. Победа должна выглядеть счастливой. В войну потери никого не интересовали. После войны Сталин и его подручные выдали для истории победы цифру потерь — семь миллионов. Что сюда входило, не раскрывали. Как бы и фронтовые потери, и на оккупированных землях. В Энциклопедии Великой Отечественной войны вообще слова «потери» нет. Не было потерь и все.

Затем в 1965 году, во времена Брежнева, цифра потерь скакнула до четырнадцати миллионов. Еще несколько лет, и разрешили опубликовать двадцать миллионов. Следующую цифру военные историки выпустили уже спустя четверть века — двадцать семь миллионов. Опять же обходя всякие расшифровки.

Ныне говорят о тридцати миллионах.

Пример Ленинградской блокады характерен. Даже добросовестные историки не учитывают погибших на Дороге жизни, в автобусах, что уходили под лед, и тех, кто погибал уже по ту сторону блокады от последствий дистрофии, и те десятки, сотни тысяч, что в июле, августе бежали из пригородов в Ленинград и здесь вскоре умирали от голода, от бомбежек «неучтенными». Не потери обесценивают подвиг ленинградцев, а идеология руководителей: человеческая жизнь для них ничего не значила. Будь то горожане-блокадники, будь то солдаты на фронте, «невыгодные» потери, будь то сотни тысяч, можно и не учитывать.

Главная у нас могила — Неизвестному Солдату.

* * *

Одно дело воевать, другое — командовать. Стрелять да укрываться, да гранаты кидать, это — понятно, а вот обойти противника так, чтобы не в лоб, перехитрить. Генералу соображать надо.

Соображать они сообразили бы, если б им позволили. Так ведь им приказ: «Прорваться, и никаких гвоздей, а сколько угробите, знать не хочу».

Мы-то быстро научились, а нашим комбатам труднее, у них с генералами разговора не получалось. «Взять. Прорвать оборону противника. Что значит „уложил полсотни“? Знать ничего не хочу!»

Я слышал, как в штабе командующий армией генерал Смирнов орал на другого генерала: «Все считаешь, мудак. Ты чего мне докладываешь, на кой хер мне твои потери! Твое дело прорвать оборону!»

Снова требовал — атаки. Снова и снова, матерясь, твердил: «Никаких отговорок». Если бы сам побывал на Пятачке, может, убедился бы, что это безнадежно. Не хотел. Не потому, что боялся, потому, что не хотел убедиться. Может, его тоже не желали слушать. Вот так и воевали.

* * *

Вспомнился мне один разговор с биологом Тахиджаняном у него дома на Каменноостровском. Говорили о том, как человек из века в век, гонимый любопытством, устремляется во все стороны. Вверх, в звездные миры, в глубь океанскую, в глубь земли — копает, копает то там то тут, находит развалины погибших городов, царств, вскрывает древние гробницы. Ему хочется узнать, каким он был когда-то, еще до городов, украшений, до культуры, одетый в шкуры, с каменным топором.

* * *

Человек — это, как заметил один биолог, «государство клеточек», каждая клетка индивидуум. Из них складывается индивидуум человека.

* * *

Колумб искал одну страну, открыл другую, куда более значимую, великую. Непредвиденное открытие, «по дороге», всегда важнее, в нем новизна, оно Неизвестность, то, что таит в себе другие миры. Как-то Пикассо сказал: «Я не ищу, я нахожу». Это дар гениев.

* * *

Три четверти земной поверхности занимает вода. Реки, моря, океаны. А еще есть воды подземные. Огромный водный мир нами не познан. В его глубинах идет неведомая нам жизнь. Между тем мы прежде всего связаны с водой, она наша самая близкая родственница. Наша жизнь начинается в гидросфере, первые девять месяцев, как говорят, блаженного состояния мы проводим там.

Не успев ознакомиться с жизнью воды в морях и реках, мы безжалостно испакостили их. Вообще человек — пакостник природы. Сыновья неблагодарность все больше позорит нас. Природа нас вырастила, и чем же мы ей отплатили — «бандитским лозунгом», как назвал его В.П.Трошин, — «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача». И берем, грабим ее, безоруженную, беспощадно, немилосердно.

Ведем себя хамски. Как последние жлобы. И это все образованные ученые специалисты, умники, любители рассуждать о гуманности.

* * *

Арманду Хаммеру было восемьдесят восемь лет, когда я с ним встретился в Америке. Он был бодр, весел, подтянут. Щеголял своей памятью. По-прежнему возглавлял компанию «Оксидентал петролеум». В 1920-е годы он был в России популярной фигурой. Единственный американский предприниматель, «допущенный», принятый в Советской России. Он хвалился мне: «Шестьдесят лет назад я имел единственное личное авто в СССР». Я не стал с ним спорить, предпочитаю слушать. Далее он принялся агитировать меня разрабатывать добычу сланцев. Они не менее выгодны, чем нефть. Всю работу можно вести под землей, чтобы сохранить среду.

Мы завтракали с ним в колледже, которому он помогает.

Вечером у Норманна Казинса я встретился с еще более интересным человеком — Рейем Брэдбери. Грива желто-серых волос, мальчишеские манеры. Этакий Том Сойер. В петлице значок «Вояджера» — Юпитер на синем небе. Брэдбери был переполнен идеей отправки ракеты к Юпитеру. Возможно, ракета уйдет за пределы Солнечной системы, на что кто-то ему заметил, что эмиграция — акт предательства, как считают русские. Все засмеялись. Вспомнили вчерашнее выступление Анатолия Иванова. Был у нас такой член делегации, писатель в то время популярный, главным образом за счет телевизионных сериалов, таких как «Вечный зов» и «Тени исчезают в полдень». По его романам. Толстенные книги, к сожалению, ничего о них сказать не могу, не читал. Он резко выделялся в нашей делегации. Представлял партийно-большевистское начало и был придан нам, «либералам», в нагрузку, чтобы не забывались. Так вот, вчера он на дискуссии выступил, заявив, что быть эмигрантом некрасиво, более того, это предательство, измена родине своей. У нас, в России, такое сошло бы, более того, считалось бы «идеологически выдержанным», здесь же, на этой половине земного шара, оно для американцев прозвучало скандально. Они все были эмигранты. Они все из эмигрантов, вся Америка, кроме индейцев, создана из эмигрантов, поэтому они даже не позволили себе возмущаться. Переглядывались, улыбались. Пожимали плечами. Диковинное невежество русских бесполезно было опровергать, а может, не невежество, а предрассудок, шут его знает, как они это оценивали. Они предпочли не обсуждать этого нелепого выпада, а мы предпочли не спрашивать. Не знаю, понял ли Анатолий Иванов их реакцию. Вполне возможно, что не понял, а был убежден, что вправил им всем мозги, поставил их, изменников и предателей, на место. Герой — сказал им, кто они на самом деле.