Мама мыла раму - Татьяна Булатова Страница 13

Тогда Катька вывесила белый флаг и обратилась за помощью к всезнающей Пашковой.

– Смотри, – сказала та, подняв левую руку, первый и большой пальцы которой образовывали кольцо.

Катя старательно выпучила глаза.

– А теперь – зырь! – И Пашкова аккуратно ввела указательный палец правой руки в образованное кольцо.

– Ну? – торопила ее ни о чем не ведающая Катька.

– Что «ну»? – разозлилась Пашкова. – Ты мультфильм про Пятачка и Винни-Пуха смотрела?

Катя утвердительно кивнула.

– Помнишь там «входит и выходит»?

– Ну…

– Вот так же и они: он в нее… туда и обратно…

– Кто в кого? – не поняла Катька.

– Х… в п… – грязно выругалась Пашкова, после чего у Кати Самохваловой перехватило дыхание и она бегом бросилась к своему подъезду.

– Учи тут вас, малолеток, – сквозь зубы процедила ее одноклассница и не торопясь побрела в сторону своего дома.

«Этого не может быть!» – орала про себя Катька, выглядывая из окна на улицу. А потом наступала ночь – и получалось, что очень даже может…

Противнее всего было по утрам, когда мать в сорочке из тонкого батиста склонялась над дочерью и будила ее поцелуем в лоб. Рассыпавшиеся медные волосы щекотали Катино лицо, и она с раздражением их смахивала, хотя раньше ей это нравилось. Сквозь просвечивающий на свету батист Катька видела колыханье огромных грудей, и ее обжигало при мысли, что ОН тоже видит ЭТО.

Дабы не быть свидетельницей материнского позора, Катя запиралась в ванной и долго стояла над раковиной, наблюдая, как течет из крана вода.

– Ты долго еще? – тарабанила в дверь Антонина Ивановна. – Петру Алексеичу нужно бриться.

«Обойдется твой Петр Алексеич!» – злорадствовала девочка и нарочито сонным голосом отвечала:

– Ну ща-а-а-ас…

Это была месть.

«Пусть обсикается», – хихикала про себя Катька и торчала в ванной до тех пор, пока не начинали стучать в дверь. Дальше злоупотреблять терпением матери становилось опасно, и девочка выходила из затянувшегося подполья под громкое квохтанье Петра Алексеевича, переступавшего с ноги на ногу от безудержного желания «по-маленькому».

Дочерний маневр Антонина разгадала довольно быстро и так же быстро призвала к ответу:

– Ты зачем пакостишь?

Катька молчала.

– Посмотри на меня!

Девочка с готовностью вскинула голову и посмотрела на мать, не отводя взгляда. Антонине стало не по себе: столько боли и страдания она обнаружила в дочернем взоре.

– Ка-а-ать…

Самохвалова притянула к себе дочку, отчего у той дрогнула нижняя губа и из глаз полились слезы. При этом Катька не проронила ни слова: просто стояла, смотрела на мать и молча плакала. В школу потом пришла зареванная, а Пашковой сказала, что видела, как собаку задавили, «прям все кишки по дороге и в глазах слезы». Пашкова потом долго бродила от дома к дому, пытаясь найти эти злосчастные собачьи останки, омытые кровавой рекой. Так и не нашла. Зато натолкнулась на Катькину мамашу, чесавшую язык с соседкой из второго подъезда.

Знай Пашкова, по какому поводу велись дебаты, она, может, и не стала бы искать эту несуществующую собаку, а просто провела бы с Катькой Самохваловой психотерапевтическую беседу с опорой на свой богатый жизненный опыт.

Антонина Ивановна и тетя Шура обсуждали предстоящую свадьбу. Санечка рвалась в бой, неоднократно повторяя, что жизнь дается один раз и не всякой бабе, между прочим, на голову сваливается возможность второй раз выйти замуж. А тут человек приличный. К тому же ревизор. А уж за ревизором-то как за каменной стеной. А то, что Катька плачет, так поплачет и перестанет. Пора уж и о себе подумать. Для здоровья, в конце концов! А свадьба? Так она никогда лишней не будет: и сплетен никаких, ибо все чин по чину, официально, комар носа не подточит. Всего-то посидим, отметим и разойдемся – Санечкина душа просила праздника.

– Сомневаюсь я что-то, – слабо сопротивлялась Антонина Ивановна и ждала прихода Главной Подруги Семьи Евы Соломоновны Шенкель.

С не меньшим нетерпением этого прихода ожидала и Катя, возлагавшая на тетю Еву свою последнюю надежду. И теперь вот – все! Ева со своей задачей не справилась и позорно ретировалась, бросив все на полпути. Дверь за тетей Евой закрылась, и Катька почувствовала себя Карабасом-Барабасом, которого не взяли в волшебную страну, оставив в грязной и сырой каморке папы Карло. «Зачем, спрашивается, приходила?!» – негодовала про себя девочка, набрасывая на дверь цепочку.

Помощи ждать было неоткуда, и Катерина решила действовать сама. Расчет казался ей беспроигрышным. Она просто уйдет из дома насовсем. Ну, не насовсем, а в смысле из дома уйдет, чтоб в нем не жить. А потом мать поймет, что натворила, и заберет ее обратно. Но сама Катька просто так назад не пойдет – пусть сначала эта черепаха уходит.

Носить в себе этот грандиозный замысел девочке было не под силу, и она решила переложить часть ноши на надежные плечи Пашковой.

– Тебя? Ко мне? – изумилась одноклассница.

Катя просительно заглянула в глаза кривоногой подруге и на всякий случай дернула ту за рукав.

– Не-е-ет… Даже не проси! Меня мать прибьет – нас и так там, как мусора в помойке.

– Ну это же на время, – увещевала Катя несговорчивую Пашкову.

– Да я понимаю, что на время, но ма-а-ать… убьет! Точно.

– Нет, – горячилась Катька, – ты не понимаешь. Если я к тете Еве уйду, она подумает, что так и надо, и беспокоиться не будет – живи, сколько хочешь. А у тебя, во-первых, она не сразу догадается, поплачет сначала, во-вторых, вы меня ей не сразу отдадите…

Пашкова представила свою мать в оранжевом жилете, который выдавали водителям трамваев и сотрудникам дорожных служб, чтоб те светились в темноте, и поняла, что сейчас потеряет подругу. Ну, день, предположим, ее мать еще выдержит, если полы, например, помыть неожиданно или обед сготовить. Но ведь на второй орать будет, как ей все настоеблучило, потому что дети – уроды, муж – пьяница и еще эту дуру бездомную притащили. А у них что? Приют, что ли? Нет! На-ка, выкуси, интеллигенция сраная! Вас бы в смену: кого – на завод, кого – трамваи водить! Сама Пашкова трамвай водить, как мать, не пойдет, не дождетесь. Она милиционершей будет – в форме, в погонах. Только не гаишницей, лучше следовательницей или инспектором по делам несовершеннолетних. А пока мечта ее не исполнилась, ничего не попишешь.

– Не могу я тебя, Катька, к себе привести. Ну че-е-е-стна-а-а! Она меня с говном съест.

План рушился на глазах: сначала тетя Ева все испортила, потом Пашкова подвела. Теперь ничего другого не остается, как заболеть, чтобы мать наконец-то за ум взялась и решила, кто ж для нее все-таки главней. Она или эта черепаха.

В задумчивости Катя перебирала в уме имена тех, к кому она могла бы обратиться за помощью. Ни тетя Ева, ни Пашкова не оправдали возложенных на них надежд. Тетя Шура тоже отпадает. После того злосчастного попугая она ее на порог не пустит. Оставалась только Людка Чернецова из третьего подъезда. Их раньше, пока маленькие были, вместе в колясках выгуливали. Может, к ней? Про нее мама не сразу догадается.