Дети пустоты - Сергей Волков Страница 13

Станция забита составами, пассажирами, торговцами, лотошниками, станция шумит и грохочет, звенит и гомонит на разные голоса. Пахнет углем, мочой и креозотом. Свет фонарей с высоких решетчатых столбов колет глаза.

Мы ныряем под вагон, на карачках пролезаем между огромными колесами, выскакиваем на другой перрон, едва не свалив блестящую тележку «Мороженое». Тетка в белом фартуке, надетом поверх пальто, что-то орет нам вслед — да куда там! Ищите, граждане, ветра в поле…

* * *

Наш сумасшедший бег заканчивается в заваленном снегом закутке где-то в стороне от залитых светом платформ. Тут темно и тихо. На пронизывающем ветру качаются голые ветки густого кустарника, сереет бетон забора, и мрачными глыбами нависают с трех сторон громады складов. Из щели между забором и стеной склада появляются три фигуры. Короткий тихий свист — наши. Губастый протягивает нам куртки.

— Сумки не взяли, боялись — не уйдем с ними, — говорит он.

Шуня тихонько ахает, — и только.

— Я это место давно знаю, — объясняет Сапог. — Прошлым летом ездил в Муром, ну и застрял тут, блин. Ночевать надо было где-то, а с вокзала косари прогнали. Лазил, лазил по окрестностям, до деревни даже добрался — везде местные, вломили один раз. А тут классно, тихо и нет никого!

Никто не спрашивает, откуда про место, где «классно», знает Тёха, но, видать, и ему доводилось тут куковать-вековать. Что ж, наше путешествие, только-только начавшись, едва не закончилось в местной косарне, и что будет дальше — хэ-зэ…

* * *

Мы сидим на промерзших ящиках, обнаруженных в сугробах. Холодно. Свистит ветер, сыплется сверху мелкая снежная дрянь. Скорей бы утро. «Когда темно, мороз кажется на пять градусов сильнее» — так всегда говорил Бройлер.

— Шмотки — в минусах. Все косари местные на дыбки встали, — Тёха коротко матерится, встает с ящика и бьет Сапога ногой в лицо.

Тот, не ожидав удара, кубарем летит в снег. Шуня ойкает, Губастый, до этого что-то втиравший Хорьку про Дальний Восток, испуганно умолкает.

— Запомните, суки: еще один косяк — и на хрен прикопаю у дороги, — бесцветным голосом сообщает Тёха.

Сапог, отвернувшись, вытирает окровавленное лицо снегом. Мы молчим.

К утру становится так холодно, что зуб на зуб не попадает даже у Хорька, одетого в длинный бабский пуховик. Шуня сидит на ящике, как птица на ветке, натянув куртку на худые коленки.

От станции временами доносится искаженный голос диспетчера и гудки поездов. Светает — темно-синее небо над заснеженными крышами складов становится серым. Надо что-то делать, иначе хана — это понимают все. Наконец Тёха говорит:

— Губастый, Хорек— костер. Пятёра, возьми две штуки. Скатайтесь в Гурловский, купишь ей… — следует короткий кивок на встрепенувшуюся Шуню, — джинсы и зимнее чего-нибудь на ноги.

— Ой, Тёшенька, а за две тысячи приличной обуви не бывает… — начинает Шуня, но под тяжелым взглядом Тёхи умолкает.

— В секонд-хенде возьмете. Или на барахолке. Пятёра, понял?

Я киваю, беру деньги и шагаю по снегу к просвету между кирпичными стенами. Шуня подхватывается и догоняет меня. За нашими спинами трещат ветки — Губастый и Хорек с энтузиазмом крушат окрестные кусты. Я оборачиваюсь — Сапог как сидел, так и сидит на ящике в стороне от всех. Обиделся. Еще бы. Виновата-то наверняка вот эта оторва, что уже взяла меня под ручку и начала щебетать что-то про фасоны и размеры. Причем все понимают, что виновата Шуня. Но при этом все понимают, за что получил Сапог. Все — кроме него самого…

Глава седьмая
Карета подана!

Гурловский оказался то ли поселком, то ли городком километрах в пятнадцати от станции. Доехали мы туда без проблем, на маршрутке. Всю дорогу мы боялись, что нас накроют косари, Шуня даже специально умыла лицо снегом, стерев всю свою боевую раскраску, и низко надвинула капюшон, но пронесло.

Расцвело еще не до конца, а может, тут всегда такая серь. Город утопает в снегу. Я даже подумал, что его специально не убирают с улиц — копят для чего-нибудь.

Серые пятиэтажки, много своих домов за высокими заборами. Наверное, тут хорошо летом — зелено, тихо. В стороне дымит какой-то завод. Людей на улицах мало, в основном бабульки с сумками. Рядом с автовокзалом обнаруживается рынок— ларьки, магазинчики, навесы. Мы довольно скоро находим палатку со шмотьем. Шуня долго и придирчиво выбирает джинсы и в итоге останавливается на каких-то расшитых цветами и стразами. Продавщица закрывает ее куском брезента, Шуня долго копается, примеряя обновку, потом недовольным голоском просит меня оценить.

— Пять баллов, — говорю я ей.

На самом деле ничего особенного — штаны как штаны. Главное — дешевые, всего триста сорок рублей. Тут вообще все дешево, не как в Москве.

Потом мы берем с рук у закутанной в пуховый платок бабки кожаные ботинки на меху за пятихатку с копейками. Тут выясняется, что эта растяпа посеяла в маршрутке перчатки. Приходится еще покупать ей и варежки за сотню.

Итого, на все про все ушла без малого тысяча. Нормально.

— Надо жратвы купить, пацаны там голодные, — объявляю я Шуне.

Она молчит, лицо красное и злое. Бабы всегда недовольны одеждой. Ничего, стерпится — слюбится.

Идем по улице, ищем продуктовый. На углу пятиэтажки, у ларька с сигаретами, топчутся трое парней лет по пятнадцати. Черные короткие куртки, спортивные штаны, вязаные шапочки. Ясно — местные…

Нам надо было бы свернуть, но я поздно сообразил — они уже заметили нас. Заметили — и сразу сделали стойку, как охотничьи собаки.

— Если че, — быстро говорю Шуне, — беги на вокзал и езжай к нашим. Поняла?

Она молчит. Я скашиваю глаза — тьфу, блин! Эта фифа уже изобразила на личике завлекательную улыбочку, глазками хлоп-хлоп! Ну, сейчас начнется…

— Э, пацан! — Троица подваливает к нам на негнущихся ногах, этакой особой «крутой» походочкой с закосом под качков.

Вообще-то парни не сильно здоровые, раз на раз я уделаю любого. Но их трое, и они у себя в городе.

Начинаются гнилые терки — кто такие, откуда?

— Мы с Ленина, — отвечаю.

В каждом городе есть улица или район Ленина. Обычно это всегда прокатывает.

— Кого оттуда знаешь? — продолжает допрос их основной, смуглый парнишка с прыщами на щеках.

Это еще проще. Перечисляю уверенным голосом:

— Лысого. Никитоса. Тимура. Панкрата.

Леплю, что называется, от фонаря. Но хоть раз попасть должен.

— Панкрат — автор, — солидно вставляет один из парней.

Я киваю. Основной недовольно дергает щекой и с усмешкой произносит: