Бабл-гам - Лолита Пий Страница 13

ДЕРЕК. Я нашел девушку. Нашел? Не совсем. Скорее подобрал: с виду жалкая, словно сиротка, глядящая на пролетающие болиды с обочины автострады, недурна собой, изящна от природы и не лезет из кожи вон, несмотря на немыслимое красное платье, блестящее так, что глазам больно, его вполне могла бы носить Мишель Пфайффер в «Лице со шрамом», одна беда, «Лицо со шрамом» — фильм восемьдесят третьего года. Естественно, я ее сразу трахнул, в духе «я тебя бешено жму к каждой стене отеля, мы еще не доехали до этажа, а я уже почти тебя взял, мне трудно попасть ключом в замочную скважину, — ну конечно, ты меня сосешь, я так рассеян, — ты мне оторвала все пуговицы на рубашке, черт с ней, у меня их примерно тысячи две, скомканные шмотки на полу, кто быстрей в койку, едва успеваю в нее рухнуть, как кончаю, и начинаем по новой», к чему лишние подробности, в конце концов, всякий раз одна и та же песня, сперва языком везде где можно, потом лезешь пальцами, потом лезешь членом, несколько пафосные хрипы и стоны, безумное лицо, выпученные глаза, перекошенный рот, смесь флюидов, как подумаешь, все это довольно бессмысленно, потому что не ново, и довольно противно, потому что липко, во всяком случае, чувствую себя опустошенным — это вовсе не скверная игра слов, — так что иду в ванную помыть руки, ведь, в конце концов, я эту девицу впервые вижу, и вдруг с удивлением обнаруживаю, что я красив, по-настоящему красив в этом неярком свете: слегка помятое жизнью лицо, незапахнутый халат, а потом, совершенно некстати, я напялил темные очки от Гуччи, которые, несмотря на полет дизайнерского креатива, наверняка сопровождавший их разработку, напоминали не что иное, как пару скверных «рэй-бэнов», и попозировал в них перед зеркалом, и нашел, что у меня чертовски рок-н-ролльный вид — но тут же понял, что вид у меня чертовски жалкий в этом халате, с брюшком и в бабских очках в темноте, потом вспомнил, что некоторые вот так и утопились, и, заслышав проигрыш «Roxanne» The Police, мощно льющийся из моих колонок Apogee, вернулся обратно в комнату, к девице, и, под фонограмму, поделился с нею своими глубокими мыслями на ее счет, якобы нечаянно называя ее Роксаной, объясняя, что не надо было ей ни надевать вечером это платье, ни торговать своим телом ночью, а, Роксана, но, учитывая, что английский она знала весьма приблизительно, мой месседж точно прошел мимо ее сознания, зато она, наверное, сочла это романтичным, потому что принадлежала к тому поколению телок — двадцать лет в 2000 году, — которые готовы счесть романтичным минет на автомойке, стоит лишь сказать «пожалуйста», в общем, короче, факт тот, что с тех пор, как я завязал с наркотиками, алкоголь действует на меня гораздо сильнее, а может, я постарел и мне вспоминается то еще не сильно далекое время, когда я хотел стать взрослым, и я говорю себе, что нет ничего хуже того момента, когда перестаешь хотеть стать взрослым и начинаешь бояться стать старым, потом спрашиваю себя, можно считать это афоризмом или нет (за сегодня это всего лишь тридцать седьмой), и чувствую, как давит на меня возраст, давит, целых двадцать девять лет, а воспоминаний столько, что хватит на тысячу, Манон хочет совсем выключить свет, и я пытаюсь протестовать, и тут вдруг глухой шум в коридоре, я подскакиваю, завязываю пояс халата и преодолеваю километровое расстояние от кровати до входной двери, по пути подмигнув Синди, демонстрирующей новую коллекцию от Джил Сандер на плазменной панели в гостиной, и хватаю электрогитару Мирко, старую «Гибсон Лес Пол», которую сам же и подарил после его последней отсидки, исполненный решимости проломить череп всякому, кто посмеет на меня покуситься, и, замахнувшись гитарой, резко распахиваю дверь. Похрапывающий Мирко валится мне на босые ноги: этот кретин опять забыл карточку и опять уснул под дверью, вернувшись черт знает с какой гулянки, я знаю, что он подвержен какому-то тику, проявляющемуся, только когда он спит, или под дурью, или и то и другое сразу, в непроизвольных движениях дикой силы, как, например, в тот раз, на корабле, когда у него снесло крышу от кокаина, который он запускал в себя по двенадцать раз на дню три дня кряду, и он вышвырнул мою мачеху за борт в открытое Карибское море, прямо в стаю белых акул, короче, это был бы счастливейший день, если б эта шлюха, откачавшая себе жир с ног до головы, дала себя сожрать, к сожалению, мерзкие твари явно не сочли ботокс лакомством, а может, почувствовали — знаменитым звериным шестым чувством, — что в поединке с акулой скорее мачеха сожрет акулу, чем наоборот, короче, как бы то ни было, на данный момент навязчивые болезненные конвульсии Мирко выражались в явном намерении разнести кулаками не только дверь моего номера, но и мое душевное равновесие и, шире, душевное здоровье, ведь все последние дни у меня в голове стучало: параноик, параноик, параноик, — я бужу его парой пощечин и советую ехать на уикенд в Милан, что он и делает без промедлений и возражений.

Потом до меня доносится какофония из-под двери напротив, я думаю — заговор, заговор, заговор, и начинаю стучать, звонить, орать, миловидная брюнетка в наушниках открывает дверь и, увидев меня, меняется в лице.

— Мне бы хотелось ночью поспать, хоть раз в жизни, — говорю я, — так что будьте любезны прекратить эту дикарскую музыку!

— Это Моцарт, идиот.

И захлопывает дверь у меня перед носом; поразительно, до чего она похожа на брюнетку в очках на том жутком обеде с безмозглыми телками, только без очков.

— Моцарта не слушают на полную громкость, как какой-нибудь старый шлягер NTM в красной заряженной «бэхе» субботним вечером на Елисейских Полях!

Тишина. Закрытая дверь.

— Тут вам не колония для несовершеннолетних!

Закрытая дверь. Первые такты Confutatis.

— Думаешь, нацепила наушники, так уже крутая?

Закрытая дверь, я начинаю выглядеть как идиот.

Мимо движется гарсон с тележкой, весьма прилично нагруженной, учитывая, который нынче час и на сколько мест номера на этом этаже. Вопросительно смотрю на него.

— Аравийцы из третьего гуляют.

— А, — говорю, умирая от зависти, — гнусные привычки других клиентов мне не интересны, зато сделайте для меня одну вещь, вышвырните вон обитателей этого номера.

— …?

— Они… э-э… дурно воспитаны.

— Но, господин Делано, в этом номере никто не живет.

— Как? Это разве не «Кристаль Розе»?

Я имею в виду бутылку на тележке, предназначенную для свингеров-аравийцев, это просто «Кристаль», причем дерьмового года, — я в восторге.

— Нет, господин Делано.

— И чем они это закусывают? Детское меню, что ли, котлетки с пюре?

— Гм-гм.

— Короче… э-э… вышвырните вон этих людей, и вопрос закрыт.

— За то, что… вы подозреваете, будто они заказали детское меню?

— Да не аравийцев, вот этих! Вы что, не слышите музыку, это недопустимо, сейчас три часа ночи!

Я бью ногой в дверь.

— Какую музыку?