101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон Страница 13

— Ну а ты как? Ты что, ночевал у Хофи?

О ноу! Трёст пытается выведать у меня подноготную. Копаться в использованных презервативах. О своих домашних заданиях он мне всегда рассказывает все до конца. О тех немногих задачках, которые ему удается решить. На следующий день он всегда сдает сочинение, а я поправляю там и тут, как учитель. Окидываю взглядом местность. Все очень средне. На какой стол ни посмотри — везде кислое мясо. Типа, исландская национальная еда: опаленные бараньи головы, под ними бараньи же яйца, заквашенные в пиздах, варенный-переваренный студень. Протухшая в спальне акула. [57]Рейкьявик — как пюре из репы. Все сидят и чешут репу, после того как всю ночь толкли пюре в кровати. Все давно перетрахались со всеми. Это как в приемной кожно-венерологического диспансера. Все скованы одной цепью ДНК. Это как на встрече семьи, которая так и не создалась. Все столы связаны между собой абортами. В туалет не войти — там кишат призраки младенцев величиной с кулак. Зародыш, похожий на рыбу, плавает на уровне щиколоток. Косяками ходят привидения грудных детей.

Пришли какие-то герлы, с которыми в свое время был Трёст, и я знаю все про то, каковы они в постели. Одна плохо сосет, другая круто сосет. У одной широкая и рыгает, а у другой узкая, внизу тихо, а вверху крик. А у этой вообще наждак. А вон та все время пытается засунуть палец ему в зад. Сюда едва зайдешь — и тебе уже суют палец в зад. Впрочем, и это неплохо. Нехилое местечко. Сидим в углу. Херта Берлин сегодня что-то рано пришла. Она тащится мимо столика — семьдесят килограммов жесткого и довольно-таки неуправляемого мяса, как следует проспиртованного, — и показывает нам язык. Я слышу, как на всех обрушивается шквал Cranberries. Ну ваще. Трёст продолжает разговор о Хофи:

— Ну, и как она?

— А ты сам попробуй.

— Хе-хе…

— А ты? У тебя чем кончилось?

Он выпиливает из себя какие-то куски, но я не слушаю. «А у тебя чем кончилось?» У Трёста никогда не кончается.

Ему не предвидится окончания. (Нервные окончания не в счет.) Чем кончит такой, как он? Трёст через полвека… Вот уж явно не выставкой в отеле «Исландия». «Трёст через полвека». Нет. «Zombie». [58]Он набредет на какой-нибудь номер туфель, и они вместе подыщут для себя номер телефона, а потом купят номер дома. Что-нибудь там с видом на гору Эсья. [59]Какое-нибудь там «Гнездышко» № 24. Халлдоре Кильяне! Вот она пришла. Хофи незахованная. На меня глядят три камешка. Я приветствую ее кивком: «Хай». Она смотрит на меня, как будто я — табло. Некоторое время медлит в ожидании дальнейшей информации, ждет, пока я не перелистну на следующее выражение лица. Но я — это просто я. За мной ничего не стоит. У меня все на лице. Перелистайте его — и что останется? Черепушка с двумя дырками и двадцатью зубами. Обычнейший неузнаваемый морской ежик, до скончания веков «посылающий миру свой смайл», как поется в песне, [60]радость форева. А вот почему мертвецы все время улыбаются? Она глядит на меня, как будто я мертвец… Археологи, ау! Хватит вам копаться в старых могильниках, приходите лучше к нам в «К-бар», раскурочьте мои кости и напишите отчет на основе исследований стакана, осадочных пород и пены: «По всей видимости, он допил пиво только до половины…» Археологи мало думают о будущем. Они что, в превентивных мерах не разбираются?

Она исчезает в глубине бара. «К-бар» — только одна комната, и там в середине такая труба, а может, столб, на который всегда наталкиваешься при давке. Но он не раз выручал человека. Спасибо, столб. Столб, спасибо.

Трёст ее не видел. Повернулся спиной. Входят Рози и Гюлли и садятся. Они классные. Двое гомиков со стажем. Всегда вместе. Самый долгий из всех известных мне любовных союзов. Гюлли — «стерн», это значит «звезда», а Рози — «кранц», это значит «венец». Они так себя сами называют. Я не имею четкого понятия, что это такое.

«Наше вам с кисточкой!» — произносят они дуэтом, словно два здоровенных коня, которые говорят о самих себе. По крайней мере, у Рози на лбу такая как бы кисточка: жесткий локон, спускающийся на переносицу. У него волосы выкрашены в оранжевый цвет. Он продолжает:

— Ну что, ребята, как дела, мы не помешаем? У вас тут как — прямой эфир?

— Нет, скорее повторный показ. Трёст вспоминает вчерашний вечер, — говорю я.

Гюлли подбирает под себя полы пальто и садится — локти на стол, подперев голову, — почти носом в свечку, которая горит на середине стола эдаким полурождественским светом: до половины утопла в воске, изо всех сил тщится отзаборить от себя декабрьскую тьму, которая гонит по улице какие-то брызги (и не разберешь, что это: дождь или снег, град или морская вода, может быть, вообще просроченная газировка) над маленькими мокроглазыми домишками, которые все еще стоят здесь, в центре, причесанные на прямой пробор, или гладковолосые, или с завивкой из гофрированного железа и гребнями антенн. Гюлли быстро осматривается, потом смотрит на меня и открывает рот. Гюлли всегда открывает рот, прежде чем что-то сказать. Наверно, у гомиков так заведено. Ждать с открытым ртом, пока голос не выйдет наружу. У него пронзительный дискант:

— Ребята, вы не были на новом спектакле Бродячего театра?

Я изображаю ртом «нет».

— Да что я в самом деле говорю, Хлин, ты же в театр не ходишь. Но на это стоит посмотреть. Мы только что оттуда. Улет полный. Невменяемый спектакль.

— А какая пьеса? — спрашивает Трёст.

— «Омлет», — отвечает Рози, а Гюлли улыбается:

— Да, «Омлет», Рози, хотя, наверно, лучше было бы назвать это дело «винегретом». Такая буффонада. Ржач полный! Эти ребята, они ее сами поставили, и у них все так классно вышло…

И Гюлли принимается что-то быстро рассказывать о спектакле — галопом по европам, — а я отрубаюсь, а может, врубаюсь, — прямо ему в нос. У него довольно большой, массивный нос, такое топорное лицо. На щеках пласты лавы. Щетина на подбородке, как железная щетка. У меня почему-то всегда такое ощущение, что у гомиков лица топорные. Наверно, оттого, что все время начинаешь представлять, каково их целовать. Погружаться языком в погасшие кратеры от прыщей, высасывать пот из ложбин, прикусывать волосы в носу, вдыхать басовитую вонь из самого эпицентра лосьона, сшибаться зубами с их лошадиными резцами и ощущать в своем рту грубый конский язык. Вот именно. Как целоваться с лошадью. Гомики — это лошади. «Ржач полный». Нестись галопом. Гюлли уже проскакал галопом порядочное расстояние, когда я наконец отлипаю от его носа.