До того, как она встретила меня - Джулиан Барнс Страница 13

А потом началось расползание.

Как-то вечером на исходе марта они сидели над картой Италии и обсуждали свой отпуск. Бок о бок на скамье у кухонного стола. Рука Грэма мягко свисала с плеча Энн. Уютная супружеская рука, тихая пародия на настырную верхнюю конечность центрфорварда, как у Джека. Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы сознание Грэма предалось изысканным фантазиям; он вспомнил, как дни отпуска возвращают привычное удовольствие, благоухающее, будто чистое белье из прачечной. Валломброза, Камолдоли, Монтеварки, Сансеполькро, Поджибонси, читал он про себя и уже в трещащих цикадами сумерках с бокалом кьянти в левой руке, пока правая воспаряла все выше по внутренней стороне обнаженной ноги Энн… Бучине, Монтепульчано… и его пробуждает резкий шорох крыльев фазана, тяжело опустившегося за окном их спальни, чтобы безнаказанно объедаться лопающимся инжиром… И тут его глаза споткнулись на…

— Ареццо.

— Да, там прелестно. Сто лет не была там.

— Нет. Да. То есть я знаю. Ареццо. — Внезапно нежащиеся фантазии Грэма оборвались.

— Ты ведь там не бывал, любимый? — спросила Энн.

— Не знаю. Не помню. Не имеет значения. — Он снова уставился на карту, но она зарябила, потому что в его левый глаз просочилась слеза. — Нет, я только сейчас вспомнил, ты как-то рассказывала мне, что ездила в Ареццо с Бенни.

— Разве? Ну да. Такое ощущение, будто сто лет прошло. Так, собственно, и есть. По меньшей мере десять лет. Вероятно, где-то в шестидесятых. Нет, только подумай — в ШЕСТИДЕСЯТЫХ! — Ее на мгновение обожгла радость при мысли, что она на протяжении стольких лет занималась интересными делами, как настоящая взрослая, — не меньше пятнадцати лет, а ей все еще только тридцать пять. Более полноценная, более счастливая личность теперь и еще слишком молода, чтобы остыть к радостям жизни. Она теснее прижалась к Грэму на скамье.

— Ты ездила в Ареццо с Бенни, — повторил он.

— Да. А знаешь, я ничего про Ареццо не помню. Это там такая огромная площадь, будто чаша? Или она в Сиене?

— В Сиене.

— Тогда, значит, Ареццо… должно быть, это то место, где… — Она нахмурилась, сердясь и на свою скверную память, и на попытку порыться в ней. — Я помню только, что в Ареццо посетила кинотеатр.

— Ты посетила кинотеатр в Ареццо, — сказал Грэм медленно, словно подсказывая ребенку, — и ты видела скверную сентиментальную комедию о шлюхе, которая старается опозорить деревенского священника, а потом ты вышла на улицу и зашла выпить стреги со льдом в единственное открытое кафе, которое сумела найти, и, пока пила, спрашивала себя, сможешь ли ты и дальше жить в холодном сыром климате, а потом ты вернулась в отель, и ты… трахалась с Бенни, да так, будто никогда больше не познаешь такого наслаждения, и ты ничего от него не таила, абсолютно ничего, и даже не оставила свободным самый крохотный кусочек своего сердца для встречи со мной.

Все это было сказано печально, страдальчески, почти слишком уж подробно для потакания своей прихоти. Притворялся ли он? Было ли это частично шуткой? Когда Энн, проверяя, повернулась к нему, он продолжил:

— Последнюю часть я, конечно, придумал.

— Ну конечно. Я же тебе никогда ничего подобного не говорила. Правда?

— Нет, ты мне рассказывала только до кафе, а об остальном я догадался. Что-то в твоем выражении рассказало мне об остальном.

— Ну не знаю, правда ли это. Не помню. И в любом случае, Грэм, мне было двадцать два года или даже двадцать один, и я приехала в Италию впервые. И никуда не ездила прежде отдыхать ни с кем, кто был бы таким милым со мной, как Бенни.

— Или имел бы столько денег.

— Или имел бы столько денег. А это плохо?

— Нет. Не могу объяснить. И, конечно, не могу оправдать. Я рад, что ты тогда поехала в Италию. Я рад, что ты не поехала одна, так было безопаснее. Я рад, что ты поехала с кем-то, кто был с тобой милым. Я рад — полагаю, должен быть рад, — что ты там ложилась с ним в постель. Все это я знаю поэтапно. Я знаю логику этого. И только рад. Просто мне хочется еще и плакать.

Энн сказала мягко:

— Ведь тогда я не была знакома с тобой! — Она поцеловала его в висок и погладила другую сторону его головы, словно утишая возникшую там бурю. — А если бы я знала тебя тогда, то я бы хотела поехать с тобой. Но я тебя не знала. А потому не могла. Все так просто.

— Да.

Это было просто. Он посмотрел на карту, прослеживая путь, который, как он знал, Энн проделала с Бенни за десять лет до того, как он познакомился с ней. По побережью, через Геную в Пизу, наискосок во Флоренцию, Римини, Урбино, Перуджа, Ареццо, Сиена, обратно в Пизу и снова на север. В эту минуту Бенни как раз отобрал у него большой кусок Италии. С тем же успехом он мог бы взять ножницы, разрезать карту напрямик от Пизы до Римини, сделать параллельный разрез через Ассизы, а затем приложить нижнюю часть Италии к тому, что осталось от верхней. Превратить ее всего лишь в низкий сапожок с пуговичками сверху вниз с одной стороны, какие носят дорогие шлюхи, во всяком случае, как ему казалось.

Ну, они могли бы поехать в Равенну. Мозаики он ненавидит. Нет, он по-настоящему ненавидит мозаики. Бенни оставил ему мозаики. Большое спасибо, Бенни.

— Мы могли бы поехать в Болонью, — сказал он наконец.

— Но ты ведь уже был в Болонье?

— Да.

— Ты ездил в Болонью с Барбарой.

— Да.

— Ну, Болонья так Болонья. Приятный город?

— Я забыл.

Грэм снова уставился на карту, Энн поглаживала его голову сбоку, пытаясь не чувствовать себя виноватой в том, в чем, она знала, было глупо чувствовать себя виноватой. После нескольких минут созерцания Грэм сказал негромко:

— Энн…

— Ну?

— Когда ты ездила в Италию…

— Ну?

— С Бенни.

— Ну?