Гигиена убийцы - Амели Нотомб Страница 13

— Это ваши вкусы. Кто-то может их не разделять.

— О да, можно и ветчину в мясной лавке находить красивой, никто не запрещает.

— Это разные вещи.

— Женское тело — то же мерзкое мясо. Иногда формы особенно безобразных женщин сравнивают с окороками — так я вам скажу, что все женщины — окорока, и только.

— Позвольте мне в таком случае спросить, а кто же вы?

— Гора сала. Разве не видно?

— А мужчин, стало быть, вы находите красивыми?

— Я этого не говорил. Мужчины обладают менее отталкивающей внешностью, чем женщины. Но это не значит, что они красивы.

— То есть красивых людей нет?

— Почему же, есть. Дети бывают красивы. Увы, недолго.

— Значит, детство вы считаете благословенным возрастом?

— Вы хоть слышали, что сейчас сказали? «Детство — благословенный возраст»!

— Это общее место, но это правда, разве нет?

— Конечно правда, осел! Но к чему говорить ее вслух? Все и так это знают.

— Я вижу, господин Тах, что вы — глубоко разочарованный человек.

— Вы только сейчас это поняли? Отдохните, юноша, такая напряженная работа мозга утомляет.

— Что же вас так сильно разочаровало?

— Все. Мир скверно устроен, вернее сказать, скверно устроена жизнь. Криводушие нашего времени еще и в том, что принято провозглашать обратное. Нет, вы слышите этот дружный восторженный визг: «Жизнь прекра-а-асна! Мы любим жизнь!» Я готов лезть на стенку от таких глупостей.

— Эти глупости, может быть, говорятся от души.

— Я тоже так думаю, и это еще хуже: значит, криводушие проникло всюду и люди верят в этот вздор. У них дерьмовая жизнь, дерьмовая работа, они живут в кошмарных дырах с отвратительными спутниками и пали так низко, что зовут это счастьем.

— За них можно только порадоваться, если они счастливы!

— Действительно, за них можно порадоваться.

— А для вас, господин Тах, — что для вас счастье?

— Небытие. Но у меня есть покой, это уже кое-что, — вернее сказать, был покой.

— И вы никогда не были счастливы?

Молчание.

— Должен ли я понимать, что вы были когда-то счастливы?.. Должен ли я понимать, что вы никогда не были счастливы?

— Помолчите, я думаю. Нет, я никогда не был счастлив.

— Это ужасно.

— Дать вам носовой платок?

— Даже когда были ребенком?

— Я никогда не был ребенком.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал.

— Но вы же были когда-то маленьким?

— Маленьким — да, но ребенком не был. Я уже тогда был Претекстатом Тахом.

— В самом деле, о вашем детстве ничего не известно. Все ваши биографии о нем умалчивают.

— Естественно, потому что у меня не было детства.

— Но родители же у вас были.

— Гениальные догадки осеняют вас одна за другой, юноша.

— Чем занимались ваши родители?

— Ничем.

— Как это?

— Рантье. Состояние сколотили мои далекие предки.

— А еще потомки, кроме вас, были?

— Вы случайно не из налоговой инспекции?

— Нет, я только хотел узнать…

— Не суйтесь не в свое дело.

— Профессия журналиста, господин Тах, в том и состоит, чтобы соваться в чужие дела.

— Смените профессию.

— Ни за что. Я люблю свою работу.

— Бедный мальчик.

— Я задам вопрос иначе: расскажите мне о том периоде вашей жизни, когда вы были наиболее счастливы.

Молчание.

— Может быть, сформулировать вопрос по-другому?

— Вы меня что, за дурака принимаете? Что за игру вы затеяли? «Черный с белым не берите, да и нет не говорите» — так, что ли?

— Успокойтесь, я просто как могу делаю свою работу.

— Ну а я как могу делаю свою.

— Значит, для вас работа писателя — не отвечать на вопросы?

— Вот именно.

— А Сартр?

— Что — Сартр?

— Он-то ведь отвечал на вопросы.

— Ну и что?

— Это противоречит вашему определению.

— Никоим образом — напротив, это его подтверждает.

— Вы хотите сказать, что Сартр — не писатель?

— А вы этого не знали?

— Но он же писал замечательно.

— Кое-кто из вашей журналистской братии тоже пишет замечательно. Но владеть пером недостаточно, чтобы именоваться писателем.

— Неужели? А что еще нужно?

— Многое. В первую очередь — крепкие муди. Обратите внимание, я говорю о внеполовой категории и могу привести тому доказательство: муди есть и у иных баб. Их мало, но все-таки: возьмите Патрицию Хайсмит.

— Удивительно, что такой серьезный писатель, как вы, любит книги Патриции Хайсмит.

— Почему же? Ничего удивительного. Если вчитаться — эта особа ненавидит людей так же, как я, а женщин особенно. Чувствуется — она пишет не для того, чтобы быть принятой в гостиных.

— А Сартр? Он писал, чтобы быть принятым в гостиных?

— Еще бы! Я не был с ним знаком, но читал его писания — этого достаточно, чтобы понять, как пылко он любил гостиные.

— Такое с трудом укладывается в голове, когда речь идет о человеке левых взглядов.

— А что такого? По-вашему, левые не любят гостиных? А я думаю, наоборот, они их любят больше, чем кто-либо. Это естественно: будь я всю жизнь простым рабочим, наверно, тоже мечтал бы о гостиных.

— Вы чрезмерно упрощаете: не все левые — пролетарии. Среди них есть и выходцы из достойнейших семей.

— Неужели? В таком случае им нет оправдания.

— Не грешите ли вы стихийным антикоммунизмом, господин Тах?

— Не страдаете ли вы преждевременным семяизвержением, господин журналист?

— При чем здесь это?

— Я тоже думаю, что ни при чем. Так что вернемся к нашим мудям. Это для писателя самое главное. Писатель без мудей ставит свое перо на службу лжи. Вот вам пример: возьмем писателя, владеющего пером, дадим ему тему. Если у него крепкие муди — получится «Смерть в кредит». Если нет — выйдет «Тошнота».

— Вам не кажется, что вы все-таки несколько упрощаете?

— Это мне говорите вы, журналист? А я-то по доброте душевной старался придерживаться вашего уровня!