Двойное дно - Виктор Топоров Страница 13

Математику у нас вела классная руководительница — вела, насколько я в своем невежестве мог судить, ни хорошо, ни плохо. Преподавая нам, она и сама заочно заканчивала педвуз. На ее уроках я бездельничал и томился, как и на всех остальных, но вел себя потише: флегматичная прибалтка Линда Антоновна не давала поводов для травли. Может, поэтому она меня скорее любила. Да и помнила по пятому классу отличником. Вернувшись с очередного родительского собрания, мать со смехом и слезами пересказывала мне его течение.

— На отлично учатся у нас Портер, Рабинович и Френкель. Но я хочу поговорить с вами о Топорове…

— А что у Гриши по географии? — перебивал ее Портер-старший, полковник в отставке.

— Гриша круглый отличник. А вот Витя Топоров…

— А что у Гриши по истории?

— Гриша круглый отличник. А вот Топоров почему-то…

— А что у Гриши по ботанике?

И так далее, на протяжении всего собрания.

Так или иначе, она заставила меня писать олимпиадное сочинение по математике — вместе с отличниками. К собственному изумлению, я прошел на районный тур, а оттуда — на городской. Городскую олимпиаду я выиграл уже единолично — диплом первой степени давали за пять задач, а я решил шесть, причем за полтора часа вместо отпущенных пяти. Как это получилось — не знаю.

На следующий год меня опять погнали на олимпиаду по математике, допустив сразу на городской тур, — и я, уставившись на задачи как баран на новые ворота, не смог решить ни единой. На чем, собственно говоря, мои математические подвиги и заканчиваются: Линда Антоновна мне с тех пор ниже тройки не ставила, а на выпускном экзамене я воспользовался шпаргалкой (в отличие от экзамена по физике, на котором меня блатовал инспектор РОНО и, едва завидев на доске фантастические формулы, кричал: «Верно! Стирайте!» В результате я даже получил четверку — правда, не в аттестат). Математика — штука вроде бы объективная, но я столь же определенно и объективно ничего не знал, а задачи шестого класса хоть и были на сообразительность, но каких-то знаний требовали. Видимо, математический гений посетил меня мимолетно — и сгинул бесследно, да и бог с ним.

Шахматные способности развились столь же неожиданно и стремительно — но, увы, застыли на досадно низком уровне. Я стал лучшим шахматистом Ленинграда своего, 1946-го, года рождения, — но и старше на год-другой, и младше нашлись игроки куда более сильные, а главное, одаренные.

Впрочем, мимолетный роман с математикой принес мне и редкий по интенсивности миг восторга. Нет, не на торжественной церемонии награждения победителей (на которой, правда, не успев их отпечатать, не выдавали дипломов), а год спустя, когда я уже начисто забыл об этом нелепом и незаслуженном триумфе. Накануне, на покрытом первым снежком газоне, мы безобидно возились все с теми же Портером и Рабиновичем (Френкеля гулять не пускали) — не дрались, а так, обменивались тумаками. У газона остановился прохожий и неодобрительно спросил:

— Чего возитесь? Голова говном набита, что ли?

Я, мальчик начитанный, не растерялся.

— А вы, сударь, набиты говном, как гусь — яблоками.

Гусь! Яблоками! Да еще сударь! Разумеется, он изловил меня и поволок в детскую комнату милиции, где объявил, будто я покрыл его матом. Милая инспекторша, услышав про «сударя», «гуся» и «яблоки» (в моей версии), тоже несколько приобалдела.

С матом мне вообще не везло. Впервые попав в пионерский лагерь неполных девяти лет от роду, я, естественно, освоил лексикон, но пользовался им поначалу с осторожностью. Тем не менее на родительском собрании в лагере (такое тогда практиковалось) воспитатель объявил: дети ругаются матом. Причем все дети обыкновенным, а Топоров — козьим матом. Так бедняга воспринял слово «казематы», которым я охарактеризовал введенный им у нас в 18-м (а всего их было 25) отряде режим.

Тот же воспитатель, впрочем, поручил мне выпустить стенгазету и заклеймить в ней, желательно в стихах, тех, кто удирает из лагеря домой (а такие беглецы находились регулярно). Это был мой первый литературный заказ — и я его выполнил. В красном уголке появилась стенгазета, а в стенгазете — мой первый заказной стишок: