Как я был Анной - Павел Селуков Страница 13

Я это всё так расписал не к тому, чтобы поумничать, а к тому, что вопрос — усыплять Банди или нет — состоит из кучи вопросов: тут и жизнь, и смерть, и милосердие, и долг, и любовь, и «мы в ответе за тех, кого приручили», и твари дрожащие и право имеющие, и даже кто мы такие вообще, куда идём, чего хотим и т. д.

Может, не так лихо, может, я чуток перегнул, но целую неделю мои домашние тенями слонялись по квартире. В субботу мама собрала большой совет. Ей нравится говорить — большой совет, потому что в детстве она любила Кутузова, который тоже собирал большой совет. На прошлый день рождения мы с женой, сестрой и бабушкой подарили ей, помимо фитнес-часов, шёлковую повязку на глаз. Хотели пошутить, а мама обиделась. Не потому, что повязка, а потому что купили, ведь она сама могла связать.

На большом совете, как вы понимаете, жена и бабушка ратовали за усыпление, а мама и сестра за неусыпление. Они все перессорились, истормошили пса, поплакали, а потом помирились и пришли к консенсусу — раз голоса разделились, то решаю я. И дали мне время на обдумывание — до вечера воскресенья. Всю субботу и полвоскресенья меня обхаживали с двух сторон. Приводили доводы, резоны и голые эмоции. Показывали фотографии, говорили о ремонте и новом ламинате, который глупо класть, пока пёс везде писает. Я устал от этого и в воскресенье ближе к вечеру пошёл за булочкой и поговорить с мужиком.

Я купил булочку с марципаном. Я всегда покупаю булочку с марципаном, потому что лучше всего человек помнит запахи. Обоняние — первое из шести чувств, которое пробуждается у младенцев. В детстве я ел булочки с марципаном. Мама моя ещё не растолстела из-за щитовидки, отец носил вдоль тела сильные руки, сестра вообще не родилась, а жене было четыре года и она жила на другом конце города. Не скажу, что тогда мир был постижим, но у меня хотя бы не было биполярки, не было маний и не было таблеток, превращающих моё тело в кисель, а разум — в туман.

Недавно умер мой первый тренер по шахматам — Пал Дмитрич. Когда я узнал, то заплакал. Мне было жаль Пал Дмитрича, хоть он и умер на семьдесят восьмом году жизни, но ещё больше мне было жаль себя. Есть люди, пришедшие из юности, есть люди взрослые в полном смысле слова, а есть люди из детства. Я — из детства. Я как бы песочница на спинах слонов, стоящих на черепахе. Слоны — это люди, окружавшие меня в детстве, черепаха — это само детство, то неуловимое, невидимое чувство новизны и верности всего происходящего. Слонов у меня почти не осталось. Пал Дмитрич тренировал меня бесплатно и покупал мне булочки с марципаном. Я не звонил ему часто, но я знал, что он есть, и я могу сыграть с ним партию, если захочу. Если бы всех любимых мною умерших людей перенесли в один кладбищенский квартал, то я бы не дошёл до его середины — умер бы от тоски. Знаю, звучит сентиментально.

Я бродил по Пролетарке, делал из булочки маленькие шарики и клал их в рот. Я совсем не думал о Банди, а думать надо было, надо было решать. Мои приятели часто спрашивают: почему ты не приструнишь своих баб? Будто в этом дело. Я хорошо помню себя в маниакальных состояниях. Помню зверства, грабежи, безумие, драки. Мало что способно остановить маньяка. Но разве у него есть сила? Легко дойти до банальностей наедине с собой. Ещё проще принять банальную мысль под видом оригинальной, прозвучавшую из чужих уст. Не знаю почему. Может быть, потому, что некоторые люди, по определению, ценят чужое выше своего. У пивного киоска я увидел знакомых мужиков, но подходить не стал — доел булочку и пошёл домой. Когда дело касается чьей-то смерти, лучше жалеть о несделанном, чем о сделанном. Я так и сказал. Мои женщины уже сами не хотели усыплять Банди и боялись, что я велю его усыпить. Наверное, они просто хотели поговорить о смерти.