Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин Страница 125

Похоже, в то время паника распространилась на все эскадры. Несмотря на трагический исход эпизода в бухте Гаал-Ханикас, на очень многих судах осуществлялись подобного рода самовольные действия. По сообщениям, доходившим до руководителей экспедиции, какие-то корабли поворачивали обратно, команды других высаживались на материк и с помощью взрывов пытались продвинуться вперед. Де Барруш Кюлин Волластон сохраняли каменную непреклонность; и регулярно посещали те корабли, команды которых особенно нуждались в поддержке. В таких поездках их обычно сопровождали женщины, которые уговаривали-завораживали сбитых с толку матросов, взывали к их человеческому достоинству: «Вспомните о Мюватне, о Хердубрейде. Вспомните, сколь многого вы уже добились и какие трудности преодолели, что лежит у вас за плечами. Мы не сдадимся. Никто из нас не сдастся. Мы не погибнем. Только не забывайте, кто вы». Задыхающиеся от возбуждения люди, стиснув зубы, овладевали собой. Но продолжалось это ужасное безвременье до тех пор, пока не прибыли корабли с маслянистыми облаками.

НА ЕВРОПЕЙСКОМ сборном пункте эскадр, близ Шетландских и Фарерских островов, родилась мысль, благодаря которой только и стало возможным продолжение экспедиции и применение турмалиновых полотнищ. Здесь на технических судах, в их лабораториях, работали люди, вдохновлявшиеся идеями Анжелы Кастель из Бранденбурга, изобретательницы тучегона. Она когда-то первой начала производить очень медленно движущиеся облака, которые обволакивали и парализовывали воинские части противника. Эти тяжелые черно-фиолетовые массы дыма, изобретенного Кастель, не обладали вязкостью; уже через короткое время они растекались, были неустойчивыми; Кастель очень старалась — но безуспешно — сделать облачные массы настолько компактными, чтобы они не только обволакивали, но одновременно и удушали застигнутого врасплох противника. Так вот, как раз в те недели, когда западные физики биологи химики впали в прострацию под влиянием трагических событий, происшедших в Исландии, и тревожных известий о состоянии тамошнего флота, идея использования инертного дыма была продвинута далеко вперед лондонским ученым Холихедом, который вскоре после своего открытия таинственным образом исчез. Руководствуясь чисто личными мотивами, он изобрел особую смесь, которая перемещалась в воздухе наподобие газа, но представляла собой очень вязкую студенистую массу, наполняла пространство специфическим напряжением и сама постоянно оставалась на определенной высоте: то есть была чем-то средним между газом и жидкостью.

Один сириец, Бу Джелуд, услышав невероятную новость о предстоящей экспедиции в Гренландию, вместе со своими родичами прилетел в Европу. Происходил он из местности к югу от Дамаска. И кочевал по каменистым пустыням Эль-Харра, Эль-Леджа, Дирет-эт-Тулуль. По этим плоским, сухим и жарким ландшафтам, усеянным черными обломками лавы, он вместе с людьми из своего племени, аназа, летом носился верхом быстро, как птица. Зимой же они совершали набеги на Аравию, грабили тамошние деревни. Он только раз в жизни видел большой водоем: Мертвое море. Из средств передвижения знал только лошадей и верблюдов. Эти загорелые мужчины — жилистые, с тонкими черными усиками — теперь с восторгом плыли по окрашенному в штормовые тона морю к сборному пункту эскадр, северным Шетландским островам. Они указывали друг другу на валы, образуемые форштевнем их судна, на полосы вдоль бортов, на пенную кильватерную струю. Для них это была пустыня, новое обличье пустыни. Они не могли вдоволь наглядеться на игру катящихся, раскачивающих корабль, перехлестывающих друг друга волн. Те же дюны, гонимые и разглаживаемые ветром… Уж они-то, сирийцы, знали толк в волнах. Но здесь, в воде, порой мелькали медузы и какие-то черно-бурые многорукие моллюски, зигзагообразно сновали стайки рыб. Бедуины ничего против этого не имели. Им очень нравилось стоять на палубе и даже хотелось очутиться внизу, на самой воде, которую так страстно ласкал ветер.

Ах, если бы был конь, если бы был верблюд, умеющий мчаться по воде! И смуглые мужчины, в своих белых бурнусах наклонявшиеся над железным леером, прищуривали глаза, улыбались: «Черные степи Дирет-эт-Тулуль… Здесь-то, небось, попрохладнее. Вот было бы славно, как славно… поскакать галопом по этой воде, вытянувшись в одну длинную линию». И мечтательно насвистывали что-то, каждый себе под нос.

Холихед, тихий лондонский инженер, улыбнулся Бу Джелуду:

— Я сделаю для тебя лед. И тогда ты сможешь скакать по воде, сколько захочешь.

— Ты разве знаешь, чего я хочу?

— Я распылю песок. Распылю песок по замерзшей воде. И вы все сможете, если захотите, отправиться в Гренландию хоть пешком, хоть верхом.

— Ты мне рисуешь какие-то лунные ландшафты. Ха! Выхваливаешь свой товар, как купец. Но я не против такого представления! И даже готов поверить, что вы, европейцы, умеете всё. Только мне-то что за дело до ваших умений? Меня они не касаются.

Холихед серьезно и по-доброму усмехнулся, когда Смуглоликие торжественно удалились. Однако что-то внутри него оставалось не причастным к этому смеху. У него возникло желание доставить удовольствие стройному Бу Джелуду. Эти бедуины как дети, и они такие красивые! Он бы хотел подарить им что-то такое, что кроме него не может сделать никто. Чтобы они ему снова улыбнулись… Холихед, неуклюжий сутулый меланхолик с черной бородой, уже впал в состояние апатии, как и многие другие на собравшихся здесь судах. Молчание сенатов по поводу хода экспедиции не ввело его в заблуждение. Ужасные события в Исландии, таинственная авантюра, погубившая столько людей: все это лишило его сил, утомило. Как теперь вообще оценивать человеческую жизнь? Он вернулся на свой рабочий корабль. Бу Джелуд должен улыбнуться.

Однажды утром он застал бедуинов за обычным для них занятием: любопытные дружелюбные размягченные, они стояли на палубе своего судна, облокотившись о поручни. Внизу текла вода, дул холодный ветер. Пригнавший с севера льдины. Бу Джелуд, чтобы согреть руки, сунул их за пояс:

— Не хочу больше торчать здесь. Мы подождем еще неделю, ну, может, две, пока не соберется наш флот. Столько я еще выдержу. И потом — в плаванье.

Тучный Эль Ирак, человек постарше:

— Нам следует запастись терпением.

— Зачем, Эль Ирак? Никто нас не принуждает запасаться терпением.

— Что ты имеешь в виду?

— Это дело меня не касается. Эль Ирак, я себя чувствую пленником. Я, как пленник, стою возле решетки и смотрю вниз. Я не люблю корабли.

— Ну-ну, Джелуд.

— Я здесь надолго не останусь.

Они стали переговариваться, зловещим шепотом. Вдруг Эль Ирак рассмеялся и исчез. А когда Холихед приблизился к молодому Джелуду, стройный сириец в бурнусе, неотрывно смотревший на воду, взмахнул руками и крикнул:

— Смотрите! Вон там! Там Ирак! Эль Ирак! Эль Ирак!

У ограждения тотчас столпились курлыкающие бедуины. Внизу — пустая шлюпка. На льдине стоит, наклонившись, тучный Ирак: зачерпывает горстями воду. Воду разбрызгивает над собой и вокруг себя. Потом он, смеясь, прошелся вдоль края льдины. Сверху — счастливые возгласы его соплеменников, которые машут ему и притоптывают ногами. Льдина стронулась с места, обогнула риф. И стала быстро удаляться в сторону. Наблюдатели вытянули шеи. Потом опять показался Ирак, плывущий на льдине: он упал, поднялся на ноги. Сорвал с себя бурнус и стал в страхе размахивать им. Бедуины закричали. С юта взлетел один летатель. Тем временем (на воде) к льдине Ирака приблизилась другая, похожая на гору с острыми гранями, — на ней сидели чайки. Льдина Ирака, захлестнутая волной, с треском врезалась в дрейфующую белую гору, вздыбилась и отчасти разбилась; чайки с криками взмыли вверх. Эль Ирак исчез под стеклянными обломками. Летатели, шлюпки на воде… Большая глыба и обломки льда торжественно уплывали в море. Чайки опять опустились на льдину, прохаживались вдоль ее края…