Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - Александр Иличевский Страница 123

Наш знакомый начзаставы Макиевский рассказывал, что среди пограничников случались мародеры. Солдаты находили трупы замерзших или растерзанных зверями беженцев и снимали с них золото, прибирали к рукам узелки и саквояжи с ценностями. Хашем рассказывал, что однажды по пути они нашли обглоданную человеческую руку: длинные женские пальцы, полированные ногти, подушечки окрашены хной, огромный перстень на указательном пальце.

Религиозные родственники отвергли семью Хашема, то ли из симпатий к аятолле, то ли голос двоюродной сестры Тахирэ был незначим. Бабушка Хашема на месяц пережила своего мужа и умерла еще в общежитии. Тахирэ нашла место учительницы английского в нашей школе на Артеме, и ей выделили финский домик, беленный известью, крытый шифером, почти у самых площадей: из окна сквозь бедный сад, состоявший из одних инжировых деревьев, видны были качалки и грунтовая дорога к Северной эстакаде.

Сейчас на подступах к ней находился и я. Вокруг меня разбегались ржавые трубы, кивали качалки, жужжавшие растрепанным ремневым приводом шатуна. Подле качалки в луже вода смешивалась с нефтью. Ее черные рифы и облака в прозрачной толще были предметом моих медитаций с малых лет. Каждый камень, каждая бетонная развалина на пустыре была для нас символом, огромным смыслом наших игр. Я шел и безошибочно отыскивал глазами: вот идет ров города Лейдена, вот там – Старая мельница, где я сыграл черта и облапошил Железного Зуба, вот началась дорога на Дельфт.

Вохра на Артеме заменяла нам испанскую инквизицию, против которой боролись Кеес с Караколем.

– Здесь нельзя находиться! Здесь нельзя фотографировать! Документы! – лицо охранника, вышедшего из будки пропускного пункта, было перекошено азартом добросовестности.

На перилах по-домашнему стояли мятый алюминиевый чайник и два стакана в подстаканниках. Второй охранник, не произнося ни слова, смотрел, как его напарник распекает туриста.

– Слушай, дорогой, не горячись. Мой дед строил эту эстакаду. Мой отец работал на добыче. Зачем ругаешься?

– Я не верю тебе. Здесь запрещено находиться.

– Почему не веришь? А ты знаешь, например, что в пятьдесят третьем году была такая холодная зима, что у Дагестана даже море замерзло, а ветер сорвал припайный лед – со взморья и от Махачкалы и повлек на Апшерон. Добыча понесла огромный урон – снесло платформы, не говоря об эстакадах.

– Лед? Какой лед? Море не замерзает. Я же говорю – ты врешь. Засвети пленку!

– Слушай, дорогой, я не вру. Море на севере, где Волга впадает, очень пресное, и глубины там небольшие, так что льда там навалом. Тебе неплохо было бы подучить историю своей родины.

– Я знаю историю, ты за меня не беспокойся, – ладонью остановил мои слова чуть полноватый охранник в новенькой синей форме. – Отдавай пленку!

– У меня не пленка, у меня карта памяти.

– Какая карта?! Секретная? Я сейчас КГБ вызову, посмотрим, что ты им споешь.

Охранник деловито скрылся в будке. Он был моего возраста, может, года на два только старше. Полноватый, лицо доброе. Второй охранник – худущий, избегающий смотреть в глаза. В одной школе я с ними не учился, это точно. Да я и не собирался подавать виду, что кого-то здесь, на Артеме, знаю. Никого из прошлой жизни я не был в силах видеть.

Минут через десять из-за пригорка вылетела белая «Волга». Здоровенный усатый мужик с обширными залысинами, прекрасно говоривший по-русски, взял в руки мой американский паспорт, переписал данные в записную книжку, вернул документ.

– Здесь, в общем-то, охранять особенно нечего. Разве что убогость и нищету нашей добычи – от инвесторов. Так что извиняйте. Вы много фотографировали? Давайте я вас подброшу в поселок.

Я согласился. Осмотревшись на базарной площадке, прошелся поселком к дому Хашема, узнал, что он продан. Новый хозяин – старик, ужасно кашлявший после каждой затяжки самокруткой, с большой бородавкой на носу, которую он украдкой трогал сгибом пальца, рассказал, что Хашем теперь работает в Ширванском заповеднике. Так он сказал ему лет десять назад, когда приезжал забирать из сарая какую-то рухлядь. «Ничего так и не забрал, всё мне оставил. Если найдешь его – передай письма». Старик скрылся в доме и долго оттуда не возвращался. Я осмотрелся во дворе: сарай снесен, в саду насажены персиковые деревья. Из дома вышла молодая женщина, молча протянула несколько писем. На двух из них я узнал свой почерк. Все конверты были распечатаны.

Когда мы уезжали, Хашем уже дважды провалился в театральное училище и собирался тем летом на биофак, мы вместе ходили к Столярову консультироваться. Тогда после своих приключений я обнаружил, что между нами произошло отдаление, соизмеримое с пропастью, это было очень странное ощущение, неизбежность которого понималась отчетливо. До сих пор мир у нас был общим. А теперь он раскололся на две необщие войны. Хашем на это сказал: «Так теперь будет всегда». Он всегда глубже понимал человеческое.

Я разорвал два своих письма, обрывки прикопал на обочине, у бетонных развалин подстанции, игравших роль Хаарлема в наших действах с Кеесом и Караколем. На том и закончилось мое второе посещение родного острова.