Завещание - Нина Вяха Страница 120

В следующий раз.

Воитто остался стоять и смотрел, пока водная гладь окончательно не успокоилась, так что уже нельзя было понять, что же случилось здесь четыре минуты и тридцать две секунды назад. Солнце высоко стояло в небе, и сквозь верхушки деревьев просачивался свет, играя на листьях папоротников. У Воитто были наручные часы, по которым он засек время, начиная с того момента, как он бросил мешок в воду, и до тех пор, пока тот не исчез под водой и наружу перестали выходить пузырьки, пока озерце вновь не стало гладким и блестящим, словно зеркало.

После чего он повернулся и медленно двинулся обратно домой. По дороге Воитто тренировался задерживать дыхание. На тот момент его личным рекордом была минута и двадцать одна секунда. (Но с годами он научился задерживать дыхание на три минуты.)

Он чувствовал себя совершено пьяным.

До головокружения.

Все цвета вокруг него стали ярче, все запахи – отчетливее. Казалось, после произошедшего все органы чувств обострились до предела, и это ощущение еще жило в нем несколько дней, стоило Воитто мысленно вернуться к случившемуся, к нужному уголку в своей памяти, чтобы пережить все заново и заново испытать радость оттого, что ты можешь по собственному желанию регулировать остроту восприятия мира.

Отныне мир для Воитто делился на до и после. Он едва помнил это до. Мир, над которым он был не властен, жизнь, которая, казалось, была прожита где-то в другом месте, там, куда он не имел доступа.

А еще было после. Состояние полного присутствия, ощущение, что все находится здесь, рядом, в пределах досягаемости, только протяни руку и схвати, поймай, овладей. 

* * *

После случившегося Воитто открыл совершенно новое очарование в окружающем его мире. Сири сперва обрадовалась или, скорее, вздохнула с облегчением, когда сын начал больше интересоваться своим окружением. Он задавал ей вопросы о всяких мелочах, вроде названий некоторых растений, или какой срок беременности у коров и много чего еще, и Сири не придавала особого значения тому, что он спрашивает, радуясь уже одному тому, что он вообще спрашивает. Что сын наконец-то заинтересовался окружающим миром. Однако вскоре радость сменилась еще большим беспокойством, когда Сири однажды вернулась с прогулки по лесу и застала сына сидящим на корточках у задней стены дома возле одной из низеньких бочек для сбора дождевой воды.

Эти бочки стояли в разных углах двора, это было еще до несчастья с Арто, когда все думали, что не может случиться ничего плохого с ребенком возле большого сосуда с водой. Некоторые из бочек были высокими, от мазута, остальные емкости пониже, вплоть до ведер, – в общей сложности по двору там и сям было расставлено штук пятнадцать емкостей.

Сири заинтересовалась, чем же так занят сын, уж больно тихо и сосредоточено он себя вел – даже не заметил, как она приблизилась к нему со спины.

Увиденное потрясло ее.

Младшие дети постоянно ныли, выпрашивая кроликов на лето, а когда те наконец появились, то уже не знали, куда от них деваться. Кролики плодились с невероятной скоростью, как это и полагается делать кроликам, на что Пентти частенько жаловался.

– Грызуны проклятые. Извращенцы. Не могут держать свою похоть при себе.

И вот теперь Сири увидела, как Воитто играл с одним из кроликов.

Во всяком случае, со стороны это выглядело именно как игра.

Когда она подошла ближе, то увидела кролика, который отчаянно пытался выбраться из ведра, и каждый раз, когда ему удавалось ухватиться за край, Воитто толкал его обратно в ведро, и безнадежная борьба за жизнь продолжалась.

Сири была шокирована, но, как ни странно, совсем не удивилась. Кролику явно было не по себе от такого обращения. Но на дне емкости Сири заметила трупики, она не знала, скольких именно, но двух кроликов она точно разглядела, которые лежали там, не подавая никаких признаков жизни.

Захлебнувшиеся.

Утопленные.

– Воитто!

Сын вскочил, испуганный.

– Чем ты занимаешься? – рявкнула она – вопрос, ответ на который ей совсем не требовался.

Потому что Сири и так видела, чем он занимается.

Воитто ничего не мог сказать в свое оправдание. И пока мать с сыном стояли в тишине, молча глядя друг на друга, крольчонку наконец удалось выбраться из ведра, и он ускакал прочь или, точнее, умчался, до смерти перепуганный.

Мгновение пролетело незаметно. Воитто пожал плечами и явно собрался уйти, но Сири перегородила ему дорогу. В то лето сын сравнялся по росту с матерью, последнее лето, прежде чем он окончательно перерос ее. И вот они стояли, лицом к лицу, с глазу на глаз, пусть даже Воитто и не хотел встречаться с матерью взглядом.

– А остальные? С ними что будет?

Сири жестом указала на ведро с водой. На лице Воитто не дрогнул ни один мускул.

– Теперь ты вынешь их и где-нибудь похоронишь. И вылей воду, – добавила она, – она теперь никуда не годится.

С этими словами Сири исчезла в доме, но ее сердце продолжало так сильно колотиться, что ей пришлось присесть на ящик для дров в кухне, чтобы отдышаться и успокоиться.

(На самом деле вода в ведре вполне годилась для поливки растений, но Сири сделалось настолько дурно от увиденного, что ей хотелось как можно скорее уничтожить все следы произошедшего.)

Если сделать вид, что ничего не было, что никто ничего не видел и не слышал – можно ли тогда стереть случившееся из своего сознания, из мира, из истории мира? Вопрос из той же области, что и о дереве, которое в одиночку рухнуло в лесу.

И было очень болезненно осознавать, что мир вертится сам по себе, независимо от того, крутишься ли ты вместе с ним или нет. Что все люди и все их коротенькие жизни просто приходят и уходят, неважно, наблюдаешь ты за ними или нет, разделяешь с ними или нет. Но если это совсем небольшое событие? Разве нельзя зажмуриться и стереть его из памяти? 

* * *

Воитто остался стоять, глядя вслед уходящей матери. Сердце тяжело ухало в груди, и на секунду ему захотелось последовать за ней в дом и показать ей, кто здесь хозяин. Ведь ему уже целых тринадцать лет, и он сравнялся с нею в росте.

Он мог бы так поступить.

Ведь мог же он быть тем, кто принимает решения? Кому жить, а кому умереть?

В конце концов, Воитто взял ведро и потащился с ним в лес.

Он был возмущен и чувствовал, как от стыда горят уши.

Какой же он дурак, что взялся проделывать свои эксперименты так близко от дома, да он и не собирался так увлекаться и топить столько кроликов, просто все получалось с такой ужасающей легкостью, что он уже не мог остановиться и просто продолжал, уже чисто на автомате.

Воитто не жалел о случившемся и уж тем более не волновался по поводу грозящих ему репрессий, потому что знал, как поведет себя мать.