Записки на айфонах - Александр Снегирев Страница 12

Поймать двухсотграммового не удавалось. Виктор Николаевич отсидел за фарцу, в девяностые начал бизнес, содержал ленивую жену, мудаковатого подростка-сына, двух капризных лярв-любовниц – теперь, впрочем, одну, – не имел мизинца на правой руке и недавно взял новый «бентли». Он не привык сдаваться. Он снял пиджак, закатал мокрые рукава и принялся охотиться с удвоенной свирепостью. Но недаром двухсотграммовый все это время тренировался; каждый раз, когда сачок вот-вот должен был опутать его, он ускользал, дразня побуревшего сквозь солярный загар, замочившего в воде галстук и всю грудь преследователя.

Сорванный с креплений генератор кислорода захлебывался на посыпанном цветным песочком дне, вода бурлила ошметками чешуи, гость меланхолично наблюдал ловлю своего обеда.

Виктор Николаевич взгромоздился ногами на стул, на который и садиться-то позволялось не каждому, и голыми руками стал обшаривать аквариумные глубины.

Надо отметить, что руки у Виктора Николаевича – при лютой внешности – были женские. Телу из мяса и жира были отпущены изящные кисти, тонкие пальцы и удлиненные ногти, которые хозяин полировал у маникюрши. Обрубок мизинца не портил вида, а, напротив, придавал пикантности. И этими эльфийскими перстами Виктор Николаевич силился сграбастать двухсотграммового. Семен, Халмурод и Нина давно покинули кухню и наблюдали за поединком.

– Есть! – заорал хозяин.

Видимо, вопль возвещал о поимке, но установить это доподлинно не удалось – в следующий момент Виктор Николаевич покачнулся и упал, а на грудь ему опрокинулись десятки литров воды в стекле.

Выстрел и плеск.

Сотрудники ресторана бросились к месту события; сонный гость тяжело вздохнул.

* * *

Врач «скорой» определил у Виктора Николаевича перелом ребер и травму грудной клетки с возможным повреждением внутренних органов. У двухсотграммового обнаружилась глубокая рана в боку. Гость ушел обедать к конкурентам через дорогу. Петя вместе с уборщицей Гулей принялись собирать осколки. Семен понес двухсотграммового на кухню и положил своего друга на разделочный стол.

Единственный целый глаз смотрел на Семена.

Семен отрезал двухсотграммовому голову, вспорол брюхо, выпотрошил, очистил, промыл, смазал маслом. Траурным венком легла веточка фенхеля. Семен уложил двухсотграммового на решетку гриля. Голову Семен отправил в кастрюлю, залил водой, добавил укроп, морковь, картофель и поставил на плиту.

Через тридцать минут Семен разлил уху по тарелкам Халмуроду, Нине, уборщице Гуле, метрдотелю и официанту Пете и дал каждому по кусочку ужарившегося, некогда двухсотграммового тела.

Сентиментальной, верующей посудомойщице Нине показалось, что кушанье обладает особенным нежным вкусом. Однако часть доставшегося ей кусочка горчила, желчь пролилась, и сколько Нина ни убеждала себя в исключительных, едва ли не сверхъестественных качествах поедаемой плоти, горечь давала о себе знать до тех пор, пока Нина не прополоскала рот. Новичок Петя съел свою порцию уважительно, заглаживая оплошность, ему в этом коллективе работать, он планировал взять кредит на «Опель Корса»: девушка ясно дала понять, что не может строить отношения с тем, кого не уважает, а как можно уважать пешехода? Гуля съела потому, что никогда не отказывалась от бесплатной еды. Метрдотель съел, потому что другие ели, а он не хотел, чтобы думали, мол, занесся. Семен просто и обыденно обглодал голову, он не прислушивался к своим чувствам и не искал в трапезе высшего смысла, просто грех выкидывать. И один только Халмурод, который до этого был безоговорочно верен плову, с удивлением обнаружил, сколь вкусной, нежной и питательной может быть рыба. С того дня он решил хоть раз в неделю позволять себе мороженую треску, громоздившуюся ледяными сгустками в холодильнике ближайшего к месту его фактического проживания магазина.

– Очень вкусно, не помню, когда последний раз форельку свежую кушала, – сказала Нина.

Семен сложил остатки в пакет для Нининой кошки.

Дверь служебного входа распахнулась, явился доставщик с напарником. Охая и пыхтя, они волокли зеленый сундук-контейнер.

– Рыбку заказывали?! – прохрипел доставщик, воняя усами. Его так и распирало от гордости.

Тяжело дыша, доставщик откинул люк. В черной воде ютились отборные полукилограммовые. Одна к одной. Все живые.

Красные подошвы

Жена вышла из душа распаренная. Мокрые волосы, розовая кожа.

Он к ней, она ни в какую. Он на второй заход, а она как начала. Мол, пусть не мешает собираться. Сам бездельник и ей работать не дает. Ей выходить, а он ее тискает. Лучше бы подбросил. Хотя куда ему – его же прав лишили. А он рад: по вечерам пьет, по утрам дрыхнет, а в остальное время только и думает, как бы к ней пристроиться. А она ради семьи разрывается, маникюр вон весь облез, туфли износились, а новые купить некогда.

И еще много разных обидных слов.

Сначала он улыбался, потом улыбался и делал вид, что критикой его не проймешь, а потом стал требовать повторить.

– Повтори, что ты сказала.

Мол, если все так плачевно, если она с ним прозябает, если их чувства разодраны несвежим маникюром и раздавлены стоптанными туфлями, то надо прекращать это взаимное страдание, не откладывая, и он уходит прямо сейчас.

И она повторила.

Весьма доходчиво. Душ не размягчил ее нрав.

Повторила, но лазейку оставила.

Выходило, что он, конечно, бестолочь, лентяй и психически неуравновешенный, но пользу приносит: например, оплачивает квитанции. Пускай ее деньгами, но все же. Она ненавидит бумажки, и для нее это спасение. А еще с ним в постели не скучно.

Одним словом, замяли, но огонек тлел. И чтобы огонек этот не сжег их семейные узы и в первую очередь его самого, он решил его затушить – повидать другую. Взял из заначки сколько было и пошел. Да и вообще он соскучился по другой, не виделись с весны.

Другая жила с престарелой, но сохранившей тонкий слух бабусей, весьма щепетильной. Рассчитывать на взаимность в этой обители нравственности не приходилось, и он решил заманить другую в уютный романтический отельчик. Даже проявил предусмотрительность – справился заранее о наличии свободных номеров.

Она сделала крюк, чтобы его подхватить. Только он уселся рядом на пассажирское, как она, пошарив на заднем сиденье, нащупала картонный пакет, сунула ему и велела выбросить в урну.

Зная ее натуру и вовсе такому обращению не удивившись, он выставил ногу на тротуар, но тут она закричала:

– Стой!

Вырвав из его рук пакет, в котором он успел заметить обувную коробку, она всучила ему другой, похожий, набитый пустыми бутылками и упаковками от женских средств гигиены.

Он выбросил, они тронулись.