Снежинка - Александр Пиралов Страница 12

1

Точки зрения «молодых» на предстоящее бракосочетание не совпадали в корне.

Невеста утверждала, что зрелый возраст брачующихся совершенно несовместим с торжествами и вообще всякой помпой, а потому было бы лучше после соблюдения требуемых формальностей просто разойтись по домам. А если уж без неофициальной части никак нельзя, то желательно было бы отметить событие в небольшом ресторанчике, без громкой музыки и при пастельном освещении в обществе нескольких самых близких родственников.

Жених был не согласен. Он считал, что возраст совершенно ни при чем; регистрация брака это событие, которое следует отметить громко и на широкую ногу, а что до невесты, то, на его взгляд, она должна сшить себе роскошное подвенечное платье со шлейфом.

В ответ меня испепеляли взглядом, жгли, кремировали, отправляли в геенну огненную.

– Подумай только, – продолжал убеждать я, – свадебное платье со шлейфом – это воплощение роскоши и элегантности. Раньше их надевали только королевы, принцессы и придворные дамы. Теперь принцессой будешь ты…

Она разглядывала меня в полнейшем бешенстве.

– А понесет шлейф мадам Шуглазова, – добавил жених.

– Спятил? – шипела невеста.

– Либо шлейф с Шуглазовой, либо гражданство России.

Развить наступление помогла будущая теща, которая, пожалуй, впервые поддержала меня. Она иссохла телом, но вот все что касается души, тут годы были неподвластны. Те же бонапартизм, лицемерие и глупость.

– Солнышко мое, – начала ворковать она аки горлинка при виде обожаемого голубка. – Подумай только, какой красавицей ты будешь, тобой будет любоваться весь город. А как буду счастлива я. Да бог с ней, с Шуглазовой-то. Какая разница, кто понесет, главное, что понесет, – продолжала она, уже не соображая, что городит…

Я к тому времени уже успел подметить, что моя невеста – далеко не та, что была когда-то. Годы куда-то подевали ее харизму, и теперь она не только не управляла другими, а сама служила объектом управления, причем со стороны гораздо более тонкого и изощренного ума, только пока я не мог сообразить, кому он принадлежит. Она превратилась в человека довольно банального, по-прежнему тщеславного, но не очень мудрого, в чем я убеждался с каждым часом все сильнее.

– Соглашайся, солнышко, соглашайся, – уговаривала теща голосом, до краев наполненным елеем.

Снобизм двух дур оказался гораздо сильнее остатков здравомыслия одной, и на следующий день невеста отправились в ателье, где у нее еще сохранились связи.

На регистрацию приехали Снежинка и Гурген, выразивший желание быть свидетелем жениха. Говорить, кто был свидетелем невесты, излишне. Формы мадам Шуглазовой теперь уже превосходили возможности мировых производителей бельевого трикотажа, и Гурген, который всегда предпочитал, по его собственному выражению, дам с душой и характером, восхищенно процитировал Ленина:

– Какая глыба а, какой матерый человечище!..

И вот теперь это человечище под Марш Мендельсона и сдавленные хихиканья будущих супругов шло за моей уже женой и несло шлейф. Увы, я не мог видеть, что происходило сзади, но даже спиной чувствовал неординарность происходящего. Когда мы дошли до того места, где столпились папарацци, я наклонился к уху супруги и максимально невинным голосом спросил:

– Так какой же я по счету муж у тебя, дорогая?

В следующее мгновение букет роз, который я старательно выбирал на рынке, уже летел мне в физиономию. Папарацци были на седьмом небе.

– Что ты ей сказал? – спросила Снежинка, когда мы вышли на улицу, и моя жена, тихо прошипев «Гад!», – села в такси. Носик дочки подрагивал от любопытства.

– Это наши маленькие семейные тайны, дитя мое.

– Мог бы дождаться и ночи, – заметил Гурген.

– Типун тебе на язык, – пожелал ему я.

* * *

Номер местного таблоида «Ни хрена себе…» уже распространялся, когда начали собираться гости. На первой странице был опубликован снимок летящего в меня букета, а ниже следовала корреспонденция под заголовком «А роза упала на морду Азора»:

«Рутинная процедура заключения браков была нарушена сегодня Алевтиной Гренадировой, швырнувшей букет в лицо Владиславу Сташевскому, женой которого она стала вновь. Они воссоединились после четырнадцати лет сепарации. Что сказал Ставшевский супруге, мы, конечно, никогда не узнаем, хотя можно предположить, что это имеет некое касательство к словам поэта «Все мы, все мы в этом мире тленны». Бывшая в прошлом светская львица, без устали эпатировавшая когда-то местную публику, растеряла все достоинства. Ни фигурки, ни изящества, ни личика…»

– Какая низость! – возмутилась моя вновь жена, глядя на воображаемого гада где-то там на стене… – Что значит ни фигурки, ни изящества?!.

– У нас свобода слова, дорогая, – пытался успокоить ее я. – Учись жить в условиях подлинной демократии.

Знала бы она, что заметка написана от первого до последнего слова мной. Вопрос был продуман заранее. Брались в расчет несколько ответных действий. Наиболее вероятным я посчитал коронное «цветы в морду», поставил на это, написал заготовку, заранее предложил ее таблоиду, попал в десятку и праздновал первую победу.

* * *

На свадьбу прибыла вся родня, вплоть до кумовьев. Стол ломился, гости не скрывали восхищения, а глаза Гургена, не привыкшего к такому изобилию, разбегались.

Теща превзошла саму себя. Переливавшаяся краснобелой радугой селедочка под шубой соседствовала с безупречным изумрудом маринованных огурчиков, строгий коричневый тон копченого палтуса, колбас и мясных рулетов составлял пленительный ансамбль с нейтральным матово-серым цветом заливного судачка, плененного желе, в котором играли отражения тещиных канделябров, а кругом лафитнички и штофы с охлажденной водкой, настойкой и чем-то мутным, напоминающим самогон.

Теща, не уставая, повторяла, что впереди еще жаркое и расстегайчики, а это так, чтоб было в аппетит. Поскольку кричать «Горько» было запрещено под угрозой схлопотать по голове бутылкой, а сказать что-то надо было, она взяла инициативу на себя и заявила, что о таком зяте мечтала все свою жизнь. Последовала немая сцена. Вася открыл рот и так и застыл. Тесть, передававший Гургену блюдо с палтусом, остановился на полпути. А кум Федор Борисович, говоривший что-то жене и поднявший почему-то для этого руку, забыл ее опустить. Это продолжалась с минуту, после чего все та же теща предложила выпить за любовь.

И началось!..

Пили за любовь. За «молодых». В отдельности за «молодого» и «молодую». За тестя и тещу. За всех вместе и каждого по очереди. И наконец, просто пили… Ели, как бригада грузчиков морского порта перед началом отгрузки труб большого диаметра.