Сегодня мы откроем глаза - Иван Ревяко Страница 12

– Мам, – он привстал и посмотрел прямо в глаза. Тот взгляд, который смотрит прямо в душу, пробирая до самых костей; вы понимаете, что обманывать бесполезно, потому что эта ложь будет сразу же рассекречена. Рей продолжил: – что с Софой?

Ком, даже не ком, а шар из шипов подошел сразу к горлу Амалии.

Ветер раскачивал деревья уже куда сильнее, чем полчаса назад. Быстро надвигались черные, тяжелые тучи, давящие на землю. Сам воздух был тоже тяжелым, пахло не розами, даже не морем.

– Рей, пожалуйста, только не волнуйся.

В самом дальнем от Рея углу комнаты начало конденсироваться что-то темное. Ни Амалия, ни сам парень, ни камеры, ни кто-либо еще не могли это заметить. Не могли увидеть ровно так же, как не видели Любовь, Счастье, Смерть и других.

Рей, не отрываясь, смотрел, он ждал, ждал чего-то плохого.

– Когда произошел взрыв, Софа была на втором этаже и, к сожалению, сидела этажом выше места разрыва бомбы. Пол обвалился, а с ним упала и Софа.

Слезы выступали, а ком рос, душил все больше, не оставляя шанса. Эта темная субстанция росла, становилась сильнее и плотнее.

– На нее, – женщине тоже было тяжело говорить, она, не в силах более сдерживаться, расплакалась, – обрушился потолок. И прямо на голову.

Начали прорисовываться черты фигуры. Длинные, тонкие ноги, занимающие намного больше половины тела, которые к низу буквально растворялись в воздухе, лишали их обладательницу всякой опоры, но это ей нисколько не мешало. Длинные пальцы рук были расслаблены, даже невооруженным взглядом можно было заметить, что кожа у девушки мягкая и бархатистая, что странно, ибо вены и сухожилия слегка просвечивались.

Звуки для Рея снова начали доноситься, как будто сквозь стену. Ком с шипами разрастался, увеличивался, отращивал новые иголки. Но вот уже одна новая вещь появилась: внутри образовывалась пустота. Нет, не пропадало что-то, а именно появлялась пустота, пожирающая все остальное.

– Она была пятнадцать дней в коме, – Амалия уже не могла нормально произносить слова из-за всхлипов. Представьте, нет, лучше не представляйте, насколько это все тяжело. – И десять часов назад умерла.

Раздался раскат грома. Через секунду полился сильный дождь. Ветер рвал и метал, деревья, не способные сопротивляться, сдались.

Она появилась окончательно: стройная, худощавая, высокая, с впалыми щеками и острыми скулами, огромными, просто нечеловеческими глазами, узкими бледными губами, во всем черном, только белый цветок в кармане около сердца, конечно, если оно вообще существует. У нее не было ни зрачков, ни радужки, ни белка, просто черные, бездонные, но такие пустые глаза: весь космос был в них, и ничего в них не было. Она могла смотреть на вас и лишь взглядом выжигать все, что внутри, нет, не выжигать, замораживать вас изнутри, а потом, щелкнув пальцем, расколоть на мелкие кусочки льда, которые почти невозможно воссоединить. Это была Боль, та, которую боятся больше Смерти.

– Нет, нет, ты шутишь, нет! – Рей истерически засмеялся.

Смех этот исходил изнутри, и был не смехом, а скорее криком. Глаза его помутнели, ровно, как и рассудок. Он продолжал смеяться, слезы, как дождь на улице, катились, не останавливаясь.

В палату вбежал врач, за ним два крепких санитара. Они сильно сжали руки Рея, так отчаянно и безнадежно сопротивляющегося, не давая ему возможности двигаться. Мистер Крайлес что-то ввел ему. Через минуту Рей уже ослаб, почему-то ему захотелось спать, и, не сопротивляясь желанию, он уснул.

– И что прикажете делать? – Амалия, пытаясь успокоится (ничего у нее не получилось), спросила у доктора.

– Ждать. Пока пусть будет на обезболивающих и успокоительных препаратах, а там посмотрим. Вообще было ошибкой разрешить Вам такое. Простите.

Амалия обняла его. Как боль сближает людей, разрушает их оболочки!

– Я пойду, у меня еще пациенты на обходе. Останетесь?

– Если Вы не против, – а женщина знала, что нет, – я полежу тут рядом с ним.

Не ответив, он удалился. А она легла. И сразу же уснула.

А в углу все еще неподвижно стаяла та девушка, а рядом с ней уже знакомая нам другая, только уже с серыми, как пепел, глазами.

– Не благодари, – улыбнулась Смерть.

– Даже не собиралась, – ответила Боль.

Голос ее звучал подобно звону колокола в церкви: отбиваясь от стен, он забирался в голову и там уже бился о стенки, пытаясь расколоть их.

***

Сейчас он лежал и смотрел в потолок. На него, безусловно, действовало лекарство, но причина спокойного, если так вообще можно назвать, состояния была в другом: пустота внутри, заполненная болью. Боль и пустота, заполненная болью, – это две разные, но довольно похожие вещи. Если в первом случае вы можете избавиться от боли и продолжать жить, то во втором случае придется избавляться и от пустоты. А это не так легко.

Так он лежал уже три дня. Физическое, к сожалению, только физическое, состояние его приходило в норму. Ушибы быстро проходили, давление стабилизировалось. Рей был готов к выписке.

Назавтра он лежал уже дома.

Родители его не трогали, только приносили еду и изредка, как ему казалось, проверяли сына. Понимающие родители – это вообще очень важно. Амалия и Карл тоже скорбели, но намного меньше, нежели их сын. Простите за прямоту, скорее они скорбели из-за Рея. Родители парня не знали Софу очень хорошо, не знали ее родителей, ничего не знали про их жизнь, они лишь знали про отношения девушки и их сына, и, видя Рея в таком состоянии, они понимали, насколько это больно и серьезно для него. А, наверное, большинство родителей не может нормально жить, да просто существовать, если с их ребенком что-то произошло. Они начинают чувствовать себя виноватыми, что не смогли защитить вас от лавины неприятностей; пытаясь как-то оправдать себя в своих и ваших глазах, они со всех сторон окружают вас заботой, но не понимают, что если помощь и нужна, то ребенок обязательно попросит. Хорошо, что Амалия и Карл это понимали.

В одной комнате с Реем сидел мужчина без ступней, точнее со ступнями из воздуха, с абсолютно черными глазами. Он что-то читал и молчал. Ну как читал – смотрел в книгу и по-прежнему наблюдал за парнем. Он мог бы начать говорить, но кто бы его услышал? Ведь Боль не умеют слушать. Или просто потому, что Рей не видел, не мог потрогать соседа или просто поговорить.

Зато мог говорить сам с собой. Но не делал этого. Но какой от этого толк, если все равно он забывал все, что говорил секунду назад?

Он постоянно вспоминал моменты, проведенные с Софой: танцы под прозрачной крышей, бесчисленные прогулки по пляжу, разговоры в парке, поцелуи. А что самое больное – ее счастливое лицо на крыше, когда она говорила про Вену, когда радовалась книге и медальону, когда вдохновенно мечтала о форме ушей будущей собаки. Так больно, так горько, так печально.