В поисках праздника - Виталий Капустянский Страница 12

– Вы знаете, к сожалению, нет, а что действительно нельзя купаться?

– Вы должны соблюдать лагерные законы, иначе вас не будут пускать на территорию.

– Вы знаете, мне говорили, что море не имеет границ, что оно бескрайне, но теперь я понял, я заблуждался. Мы примем все меры, можете не волноваться, а теперь прощайте!

– Подождите, какие меры, – запыхтел предводитель, – где ваши палатки? Нельзя заселять территорию лагеря, мы их срежем.

– К сожалению, наш лагерь расположен далеко от столь чарующих мест, и это жаль, но мы чтим земельные границы, впрочем, как выяснилось, теперь будем чтить и водные.

– Где вы работаете?

– Какое это имеет значение, мы все здесь забыли о работе, море раскрепостило нас.

– Послушайте, я не собираюсь писать вам телеги на работу.

– О чем мы с вами говорим, посмотрите какая ночь…

– Нет, вы скажите, где вы работаете? – настаивал предводитель.

– Ну, если вы так настаиваете, то в Министерстве легкой промышленности.

Наступила пауза.

– Ну, вы же взрослый человек и все прекрасно понимаете. Учтите, если вы расположились рядом с лагерем, то я вам гарантирую неприятности с лесниками и пограничниками, – последние слова он произнес так, словно передо мной стоял американский офицер военно-морского флота.

На самом деле, наш предводитель был этаким сеньором-помидором с сократовским лицом (чисто внешнее сходство), да к тому же с замысловатой фамилией Капля. Да, кстати, забывчивый читатель может подумать чего доброго, что ко мне вернулся голос и, разговаривая, я пел сладкозвучным соловьем, хотя мне этого очень бы хотелось, но не будем обманывать, не будем, это нехорошо, правда? Просто я сумел адаптироваться с потерей голоса и, словно несчастный змий, у которого украли яд, шипел, проливая каждое слово, как горячую слезу, на голову предводителя. Мои приближенные после разговора заверили меня, как им показалось, что на некоторое время мое жалостное шипение убаюкало настойчивого предводителя, но ненадолго, ненадолго.

Пятнистая рука утра, сделав мне солнечный массаж, довела меня до взмокшего состояния, мои разогретые мышцы переполняла вызывающая бодрость. Скинув жаркое одеяло, я почувствовал избыток сил в разогретом теле, накопленных за два дня на диктаторском ложе. Проклятое мной опахало, словно замаливая грехи, вытянуло изогнутую, длинную ветку, приглашая на ней подтянуться. И, словно алуштинский Маугли с охрипшим от криков голосом (да простит меня читатель за нескромные сравненья и описания), я повис на толстой ветке с рваной корой. Мое довольное лицо, взлетая на высоту ветки, выхватывало из всей морской панорамы мелькающую картину пляжа. Отжимаясь на сухой пыльной земле, я решил искупаться в море, а заодно полечить и горло. Я стоял по колено в морской воде и смывал прохладной солью горячую соль с лица, мелкие волны щекотали мои пушистые бедра. И вдруг теплая, солнечная волна нежно окутала мою грудь, и, радостно вздохнув, я почувствовал, что моя затянувшаяся акклиматизация в алуштинских краях, наконец, произошла. Вспахав быстрым кролем море, я удовлетворенный вернулся на стоянку. Я достал из рюкзака полотенце и с удовольствием вытер соленое лицо. Повесив полотенце на ветку услужливого опахала, я достал из центрального кармана рюкзака фотоаппарат и вынул его из дерматинового чехла. Женя и Игорь готовили очередную питательную смесь на завтрак, а я прицеливался в них через объектив «Любителя», Андрей, обливаясь потом, носил причудливые охапки дров, поглядывая на меня как-то недружелюбно.

– Послушай, Виктор, как есть, так ты первый бежишь на трех ногах, а как работать, то ты самый тяжелобольной. Сколько можно лежать, Фараон ты наш недобитый, – говорил он, очищая красную грудь от сухой налипшей коры.

Да, недаром говорят, подумал я, что рыба гниет с головы, а смута идет от приближенных. Заглушая голос возмутителя спокойствия, я, широко улыбаясь, предложил сфотографироваться на краю обрыва нашей стоянки, за которым открывалась панорама пляжа.

– Подожди, Андрей, я не знаю, сколько мы еще простоим здесь, но этот роскошный вид пробуждает во мне художника. И если я, дети мои, не посажу вас на край обрыва и не щелкну затвором моего гиперболоида, чтобы магический свет поглотил вас в вечность, то я буду чувствовать себя самым ничтожным человеком, упустившим сокровеннейшее мгновенье!

После моей блистательной речи они расположились на краю обрыва, Геракл, вечно высматривающий в подзорную трубу на подступах к лагерю длинноволосых смазливых лазутчиков, так и уселся со своим увеличительным оком. Орфей в серой шляпе и с обнаженным мечом раздражения, главный повар Жениил с миской в ловких руках, Олег сидел за спиной у Геракла и серьезными глазами смотрел в объектив. Игорь сидел за спиной у Орфея, поддерживая правой рукой левую руку. Семеныч, словно на дуэли, стоял боком, прикрываясь левой рукой, а правую уверенно держал на поясе, он одиноко возвышался над всей сидящей шестеркой. Семь застывших аргонавтов мой любительский гиперболоид поглотил воронкой алуштинского света, засветив еще один кадр нашей праздной жизни.

После сытного завтрака я вновь спустился к слегка волновавшемуся морю, опечаленный нарастающей смутой в лагере. В моих глазах была тоска диктатора, не желавшего расставаться с беспредельной властью, и, не замечая ничего вокруг, закутавшись в невидимый, печальный плащ, я вышел на пустой пляж и как-то случайно опустился на нагретый гравий, возле дремавшей девушки. Она лежала на цветной подстилке, одетая в оранжевый, раздельный купальник, и, поглощенный диктаторскими думами, мой взгляд углубился в нее, словно в военную карту. Скользя по плоскогорью высокой линии бедра, я вел воображаемые войска в долину накаченного девического пресса, легко миновав долину, я долго изучал темно-золотые холмы, пытаясь проникнуть на заснеженные вершины. Неожиданно моя рельефная карта зашевелилась и повернулась ко мне так, что ее холмы сблизились, еще больше обнажив заснеженные вершины. Сонные глаза девушки изучали печального диктатора, размечавшего план военных действий на соблазнительной карте.

– Нехорошо это.

– Что нехорошо? – удивленно моргая глазами, спросила девушка.

– Такое сильное солнце, а вы спите. Не жалеете вы себя, не жалеете.

– Да, я немножко задремала, – сказала она, усаживаясь и обняв колени.

– Нехорошо это, тренируетесь и не знаете, что солнце выкачивает из нас энергию. Это печально, – смахнув с нижнего века воображаемую слезу, сказал я.

– Я не совсем спортом занимаюсь, – улыбнувшись, сказала девушка.

– А, может быть, охотой на лис, бегаете с антенной в руках?

– Нет, я занимаюсь рок-н-роллом.

– Значит, вы живете в «МЭИ» и шлифуете танцевальное мастерство, так?

– Не совсем в лагере, а рядом на небольшой горке, нас пять девчонок и тренер. Он нам такой жесткий режим устроил, совсем не кормит, а физически нагружает.

– Боже мой! Немедленно скажите мне ваше имя, и я спасу вас от злого надсмотрщика и вы сможете вкусить великолепные дары юга!