Оцелот Куна - Маргарита Азарова Страница 12

Я впервые воочию наблюдал батут. Я никогда не хотел стать актёром, но сейчас я взглянул на людей этой профессии с чувством глубокого сочувствия. На какие подвиги надо идти в своём ремесле, чтобы реализоваться в настоящие артисты! Батут – по задумке режиссёра – способ воплощения идей образов сюжета. С его помощью можно воплотить всё, что угодно. Образ космонавта, летающего в безвоздушном пространстве вселенной, инопланетянина, возвышенность чувств влюблённых, низменную страсть похотливого старика, повторюсь – всё что угодно. И желательно, чтобы тебя – олицетворителя – поняли, и в тоже время что-то осталось тайной, скрытой за занавесом полёта мысли режиссёра. И потом, чтобы обязательно были дискуссии о новом видении, решении идеи, концепции и тому подобное.

Я же, наблюдая за обучением актёров приглашёнными по этому случаю циркачами, просто впадал в какой-то цейтнот при каждом произведённом, казавшемся мне последним в их жизни кульбите. Вот актёр сделал кувырок назад, а вот вперёд, и что же это он нам сказал, кроме жизнеутверждающей формулы батута: «Хочешь быть артистом – умей вертеться».

Иногда этот батут казался мне живым существом, которое само руководило всеми, кто имел к нему хоть какое-то отношение. И это он был главным сценаристом, притворяясь атрибутом театральной сцены. Он был очень прожорлив и на моих глазах просто откусил палец монтировщику сцены, когда тот пытался его сложить. Чёрный юмор, я понимаю, но факт остаётся фактом. А не далее как сегодня я опять пережил шок: похоже, театр – это специальное место шоковой терапии, причём, сами его стены и устраивают все эти невероятные ситуации, от воспоминаний даже о которых трясёт как при турбулентности. Монтировщик сцены – паренёк лет двадцати, метр с кепкой (прямо скажем, ещё одно исключение из правил) очень доверился этому чудищу – батуту и, взобравшись наверх, проявил чудеса лени (видимо, это чувство особенно обострено в стенах театра среди различных его представителей), спрыгнул для сокращения своего маршрута вниз прямо в жерло этого монстра, который его сначала поглотил, а потом выплюнул с неистовой силой в амфитеатр зрительного зала. «Что за люди, что за нравы?» – решил я поковеркать выражение Цицерона.

Сегодня в театре «клубился» антидисциплинарный дух. Он разлагающе и совершенно как-то, я бы сказал, инфекционно воздействовал на всю атмосферу, не давая опомниться, он ловил в свои сети внешне здоровых высокоорганизованных актёров, всегда ранее соблюдавших внутренний распорядок в театре как «Отче наш», заставляя их противоречить всему укладу театра. Опытным путём подтверждалось это очень просто: помощник режиссёра на весь театр глаголил о необходимости приступить к репетиции, но артистическая братия, сидевшая на разных этажах за трапезой и разделившаяся на две группировки: одна оккупировала буфет на первом этаже, а другая – столовую на третьем, никак не могла оторваться от своих тарелок. Сидящие в столовой полагали, что собратья из буфета откликнутся на призыв помрежа, а собратья из буфета рассчитывали на сознательность актёров, находящихся в столовой. И, понятным образом, в нужный момент на сцене никто не появился.

Засомневавшись в исправности доносящих информацию до ушей слушателей приборов, не находя другого логического объяснения, совершенно отметая даже саму возможность игнорирования его обращения к коллегам, помреж с большой претензией воззвал к инженеру, ответственному в театре за звуковую технику. Худо-бедно репетиционный процесс набрал обороты, десятиминутный мелодраматичный диалог, навязший у всех на зубах так, что даже, казалось, заблудившаяся на подмостках мышь могла бы его повторить без запинки, был, ко всеобщей радости, прерван репликой возмущённого инженера, стремящегося к реабилитации своего профессионализма: «Хватит звездеть!» (таким образом самоутверждаясь в добросовестном отношении к своему делу), чем материализовал мечту актёров и всей постановочной части о прекращении этого бредового диалога. Репетиция на какое-то мгновение застыла, выражая себя пластикой тел бессловесной пантомимы, а, придя в себя, совершенно захлебнулась в безудержном хохоте, после которого лицедейство свелось к абсолютному нулю.

И вот в разгар этого репетиционного апокалипсиса я увидел этого необычного человека…