Один счастливый случай, или Бобруйские жизнелюбы - Борис Шапиро-Тулин Страница 12

Это была старинная мясорубка. Давным-давно ее прикрутили к самому краю стола. Поверхность его составляли толстые струганые доски, отполированные водой, которой мыли стол после каждой еды.

Мясорубку изготовили из когда-то белого, но теперь потемневшего от времени металла, и выглядела она внушительно.

Я боялся ее. Я становился на цыпочки и дотрагивался до круглой скользкой рукоятки. Моя ладонь по сравнению с этой рукояткой была ничтожно мала.

Но я знал, что должна прийти великанша, и она приходила. Ее головной убор напоминал лунный серп. Ее черные волосы рассыпались по плечам. Ее зеленое платье едва прикрывало колени, зато длинный белый фартук свисал почти до самого пола.

А еще я знал, что если обойти вокруг великанши, то сзади, там, где не было фартука, можно было увидеть стройные ноги, возвышавшиеся надо мной, словно две крепкие колонны. Кроме того, мне было каким-то образом известно, что на платье находился потаенный карман, на котором были вышиты два скрещенных друг с другом ключа. И в этих ключах была тайна.

Иногда мне казалось, что я знаю о великанше все, а иногда я чувствовал себя совершенно беспомощным, не умея разгадать мотивы неких странных, на мой взгляд, поступков.

Мясорубка – вот что оставалось для меня неразрешимой загадкой.

Великанша обожала ее. Она разбирала мясорубку на отдельные части, обмывала их теплой водой, нежно протирала все поверхности, прикладывала к собственной щеке, проверяя, насколько они уже высохли, а затем собирала все вместе и долго любовалась на странную конструкцию из почерневшего от времени металла.

Мне никак не удавалось подсмотреть, что же такое особенное перемалывает великанша в своей мясорубке. Она, казалось, специально выбирала время, когда меня не было поблизости. Я давал себе зарок, что весь день и всю ночь буду следить за ее действиями, но зато не упущу тот самый главный момент, который содержал в себе разгадку великого секрета.

Но лишь однажды, и то совершенно случайно, мне удалось реализовать задуманное. К тому времени я начал совершать во сне свои первые полеты. Поднимался я вначале над подушкой, потом над спинкой кровати. Потом начал доставать до потолка, который был далек от меня так же, как от муравья верхушка корабельной сосны. Взлетать было легко, приземляться – сложнее. И наступил момент, когда, что-то не рассчитав, я оказался вместо постели на полу.

Я проснулся и открыл глаза, ожидая окунуться в привычную ночную тишину. Но из щели между дверью и полом пробивалась полоска яркого света, а из глубины квартиры доносился мощный и ровный гул.

Дорога от моей постели до стола, на котором была прикреплена мясорубка, показалась бесконечно долгой. Сердце толчками поднималось к самому горлу, ноги стали ватными и отказывались подчиняться, глаза готовы были в любой момент закрыться, чтобы не допустить внутрь себя то ужасное, что я приготовился лицезреть.

Но увиденное превзошло самые невероятные мои ожидания. Великанша как заведенная вращала рукоятку мясорубки, а в жерло этого металлического чудовища откуда-то сверху втягивалось множество разнообразных предметов. Одни возникали в пространстве вначале в натуральную величину, а затем, приближаясь к разверстой пасти, уменьшались до объемов, необходимых для того, чтобы в нее протиснуться. Другие, наоборот, вырастали из мельчайших пылинок и постепенно увеличивались до размеров заглатывающей их воронки.

Я увидел, как в мясорубку проваливаются сосновая роща и клочок голубого неба, что был едва различим сквозь разлапистые ветви деревьев. А потом какая-то река потянулась следом, и песчаный берег ее осыпался так, как осыпается сахар из порванного пакета. А вслед за тем промелькнул чей-то поцелуй, вначале он был совсем крошечным, но, пока опускался сверху, все увеличивался и увеличивался в размерах и в конце концов стал просто большим и влажным поцелуем. А вслед за ним мясорубка втянула в себя зимнюю ночь, заваленную сугробами, и огонь, потрескивающий в печке, и часы с бешено вращающимися стрелками, и еще дождь она втянула в себя, летний дождь, барабанящий по крышам, и молнию, и раскат грома, а потом сразу запах ночных фиалок, и гудок паровоза, и стук колес в темноте по рельсам.

Я смотрел не отрываясь, словно все это каким-то образом принадлежало или если еще не принадлежало, то должно было непременно принадлежать мне. А великанша как заведенная крутила рукоятку почерневшего от времени агрегата и изымала из пространства звездное небо, вспаханное поле, цветущую липу, стоящую в конце переулка, скрип деревянной лестницы и осторожные шаги по ней ранним весенним утром.

А потом я увидел окно. Обыкновенное окно, с проложенным между рамами искусственным ватным сугробом, с причудливыми звездочками на нем, вырезанными из блестящей фольги. Форточка у окна была приоткрыта. И она хлопала на ветру, а стекло тонко дребезжало в такт этим хлопкам.