Слова, которые мы не сказали - Лори Спилман Страница 12

Пишу первое слово, чувствуя, как трепещет сердце.

Мама.

Вдыхаю полной грудью. Пожалуй, настало время нам помириться.

Рука так дрожит, что я не могу писать. Откладываю ручку и встаю. Нет, я не могу.

Открытые французские окна манят меня, и я выхожу на балкон. Опираюсь на металлическое ограждение и смотрю с высоты шестого этажа на улицу, поднимаю глаза и любуюсь темнеющим небом с оранжевыми и пурпурными всполохами. Трамвай движется по Сент-Чарльз, но вскоре останавливается у зеленой полоски газона, разделяющей бульвар.

Почему Дороти так настойчива? Я рассказала ей о своем прошлом в тот день, когда мы встретились в фойе дома «Эванджелин». Мы тогда поболтали минут десять, потом она предложила мне подняться наверх.

– Номер моей квартиры два-семнадцать. Выпьешь со мной коктейль? Приготовлю нам «Рамос Физз», согласна?

Дороти мне сразу понравилась. Я определила, что ее личность состоит из двух частей меда и одной бурбона – она из тех людей, которые прямо смотрят в глаза, и мне казалось, я знаю ее всю свою жизнь.

Мы сидели в креслах – одно не похоже на другое – и пили восхитительный старый орлеанский коктейль, приготовленный из джина, сливок и цитрусового сока. Медленно потягивая напиток, Дороти рассказала мне, что в разводе уже тридцать четыре года, что на двадцать лет дольше ее замужества.

– Стивен – любитель женских прелестей, а тогда мастэктомию не делали так аккуратно, как сейчас. Было трудно, но я справилась. Интересы молодой девушки с юга сузились до желания добиться положения в обществе, пока не удастся найти нового мужа и отца для Джексона. Моя мама пришла в ужас, узнав, что я осталась одна и выбрала для себя работу школьной учительницы английского в Уолтер-Коэн. Прошли годы, и я поняла, что двадцать лет пролетели, как легкий летний дождик.

Она рассказывала о своем детстве, о том, как росла в Новом Орлеане в семье известного акушера.

– Папа был чудесным человеком, – вспоминала Дороти. – Но маме казалось, что быть женой акушера не слишком престижно, ведь ее семья жила в одном из шикарных особняков на Одюбон-Драйв. Амбиции отца не дотягивали до ее желаний.

Видимо, тогда «Рамос Фризз» незаметно ударил мне в голову, потому что я неожиданно поняла, что рассказываю Дороти о своей семье, а подобное случалось со мной крайне редко.

Мне было одиннадцать, когда отца продали, он перешел из «Атланта брэйвз» в «Детройт тайгерз». За шесть недель моя жизнь здорово изменилась. Родители купили дом в респектабельном пригороде Блумфилд-Хиллз и отдали меня в крутую школу для богатых девочек. В первый же день я поняла, что никогда не стану своей в этом сплоченном кругу шестиклассниц. Потомкам Генри Форда и Чарльза Фишера не было дела до тощей новенькой, чей отец оказался рядовым игроком в бейсбол из Скулкилл-Каунти в Пенсильвании. По крайней мере, так решила заводила всех девочек Фиона Ноулс. Остальные пятнадцать шли за ней, как крысы за Нильсом.

В то время моя мама – дочь шахтера – была моей единственной подругой. Ей было всего тридцать один год, и она была хороша собой. В нашем районе мама стала таким же изгоем, как и я.

Она сидела у окна, задумчиво смотрела куда-то вдаль и курила. К сожалению, у нас не было выбора. Отец обожал бейсбол, а мама, так и не получившая никакого образования, любила папу. По крайней мере, я так думала.

Мой мир рухнул холодным ноябрьским вечером, через тринадцать месяцев после нашего переезда. Я сидела за кухонным столом, смотрела, как за окном падает снег, и жаловалась маме на нескончаемую вереницу серых, холодных дней и приближающуюся зиму. Мы обе скучали по нашему дому в Джорджии, любили вспоминать голубое небо и теплый бриз. Тогда впервые мама со мной не согласилась.

– Тебе не стоит быть такой категоричной, – сухо произнесла она. – Конечно, климат на юге лучше, но это не так важно. Тебе просто надо изменить свое отношение.

Я скривилась, чувствуя себя обиженной, даже подумала, что потеряла единственного союзника, но возразить мне не удалось – в следующее мгновение на пороге появился улыбающийся отец. В сорок один год он был самым возрастным игроком высшей лиги. Первый его сезон в Детройте прошел неудачно, и это отразилось на его настроении. Он весело подхватил маму и закружил ее по комнате.

– Мы возвращаемся домой! – закричал он. – Перед тобой главный тренер «Пантерз»!

Я понятия не имела, кто такие «Пантерз», но отлично помнила, где мой дом. Атланта! Несмотря на то что мы прожили в Джорджии всего два года, я считала ее своей. Там мы были счастливы, устраивали барбекю и вечеринки с соседями, проводили выходные в Тайби-Айленд.

Мама нахмурилась и оттолкнула отца.

– От тебя разит, как из бочки.

Ему, кажется, было все равно. Впрочем, и мне тоже. Я бросилась к отцу, он подхватил меня, и я с удовольствием вдыхала запах «Джек Дэниелс» и сигарет «Кэмел». Меня очаровывал и восхищал этот большой красивый мужчина. Я посмотрела через его плечо на маму, уверенная, что она кружится в танце, но она стояла, упершись руками в край раковины, и молча смотрела в окно.

– Мама! – крикнула я, вырываясь из объятий отца. – Мы возвращаемся домой. Разве ты не рада?

Она повернулась к нам, и я увидела, что ее лицо покрылось красными пятнами.

– Иди в свою комнату, Анна. Нам с твоим отцом надо поговорить.

Голос звучал глухо, я сама говорила так, когда была готова расплакаться. Я нахмурилась. Что случилось? Это же такая чудесная возможность уехать из Мичигана. Мы вернемся в Джорджию, где небо голубое и ярко светит солнце, а девочки в школе меня любят.

Фыркнув, я выбежала из кухни, но не поднялась к себе в спальню, а спряталась за диваном в гостиной и принялась из темноты слушать, о чем говорят родители.

– Тренерская работа? – донеслись до меня слова мамы. – С чего это вдруг, Джон?

– Ты несчастлива здесь, Сьюзен, и никогда этого не скрывала. К тому же, знаешь ли, я уже стар для игры, а тренерская работа – большая удача. Через несколько лет я смогу претендовать на место в высшей лиге. Денег нам хватит, даже если я больше не буду работать ни одного дня в жизни.

– Это снова из-за выпивки?

– Нет! – неожиданно громко выкрикнул отец. – Черт возьми, я думал, ты обрадуешься.

– Я подозреваю, ты чего-то недоговариваешь.

– Подозревай все, что хочешь. Мне предложили место, и я согласился. Я уже дал ответ.

– Не обсудив со мной? Как ты мог?

Я невольно вздрагиваю. Что так расстраивает маму? Ей ведь тоже здесь не нравится. Папа сделал это для нее – для нас, она должна прыгать от счастья.

– Мне никогда не удается тебя порадовать. Чего же ты хочешь, Сьюзен?

Я чувствовала, как горько плачет мама. Мне хотелось подбежать к ней, пожалеть, успокоить, но я зажала рот ладонью и ждала, что будет дальше.