Лав - из - Таня Малярчук Страница 12

Антонина Васильевна осторожно ставит чашку на блюдце.

– Я бы на твоем месте вызвала милицию!

– Я вызывала, – спокойно отвечает Антонина Васильевна. – Не помогает.

– Боже, что за молодежь пошла! Слушай, хочешь, я пойду туда и такое им устрою, что больше никогда музыки не захочется!

– Не надо, Надежда, я сама с этим разберусь.

– Всегда ты была такая, – Надя снова складывает, как в молитве, руки. – Слишком интеллигентная, чтобы себя защитить.

Надя в последний раз оббегает квартиру, что-то фиксирует в своей маленькой голове, причмокивая, и отправляется дальше на поиски новых сплетен и смертей.

– Смотри, Антонина, если не придешь на мою дискотеку – по гроб жизни обижусь. Не забудь – в эту пятницу. Я тебе еще напомню по телефону. Не хочешь мужчин, так хоть старых знакомых увидишь. А то сидишь, как хорек в норе.

– Слава богу, – бормочет себе под нос Антонина Васильевна, когда за Надей закрывается дверь.

Но покой к ней вернется не скоро. До вечера Антонина Васильевна будет напевать: «Надежда – мой компас земной».

Антонина Васильевна сначала даже не поняла, что происходит.

Она хорошо выспалась, у нее ничего не болело, ей ничего не снилось. Встав с кровати, как обычно подошла к окну. Удостовериться в том, что мир еще на месте. И он был на месте, но весь белый.

– Жучка, снег выпал, – тихо говорит Антонина Васильевна.

Жучка с радостным лаем вспрыгивает на подоконник.

– Теперь станет легче, – продолжает Антонина Васильевна. – Я люблю снег. Люблю зиму. Зимой все дети становятся детьми.

Антонине Васильевне ужасно хочется праздничных рождественских кушаний. Кутьи и вареников. И то и другое вместе. Одной ложкой кутью, другой – вареник. Антонина Васильевна сглатывает слюну. Она уже сто лет не ела этих вареников.

– Жучка, одевайся! Мы идем!

Антонина Васильевна настежь открывает шкаф с одеждой. Шкаф забит блузками, платьями и свитерами разных лет и фасонов.

Да, думает Антонина Васильевна, сегодня я надену все праздничное. Сегодня праздник.

– Виктор, я вас поздравляю, – торжественно произносит Антонина Васильевна.

– С чем? – лениво спрашивает Виктор.

– С первым снегом.

Антонина Васильевна нравится себе. Она стоит посреди зеркальной комнаты, разглядывая свой наряд со всех сторон.

– Я вас не узнаю, Антонина Васильевна, вы оделись как настоящий клоун! что за блузка?! что за юбка?! вы собрались в бордель?

Виктор наслаждается каждым своим словом. Око за око, думает он.

– А босоножки? На улице зима, а вы в босоножках. Антонина Васильевна, с вами все в порядке?

– Юноша, сегодня у меня очень хорошее настроение, и вам не удастся его испортить. Скорее наоборот.

– То есть вы МНЕ испортите настроение?

Антонина Васильевна пропускает его реплику мимо ушей.

– Мне пришла в голову гениальная идея, Виктор.

– Я уже ее боюсь!

– Ну зачем так сразу, – Антонина Васильевна присаживается на табуретку. – Вы мне нравитесь как раз за смелость.

Виктор выключает магнитофон.

– Понимаете, – начинает Антонина Васильевна, – меня всегда все боялись. Вы не спрашивали, а я не говорила – я почти сорок лет проработала в школе.

– Я должен был догадаться, – Виктор корчит важную гримасу. – Вы абсолютно неадекватны. Говорят, учителей со стажем не допускают свидетельствовать в судах. Слишком неуравновешенная психика.

– Молодой человек! Следите за своей речью!

Антонина Васильевна нервно ерзает на табуретке.

– Не стойте столбом. Присядьте, – говорит она.

Виктор опирается локтями на подоконник.

– В этой комнате одна табуретка, и вы ее заняли.

Он насмешливо улыбается, и Антонина Васильевна замечает, что ей это нравится.

– Я преподавала литературу.

– Я думал, математику. Математички – самые невыносимые. Ту, что учила меня, звали Мирослава Миколаивна, она любила бить детей указкой по пальцам.

– Я никогда не била своих учеников! – вспыхивает Антонина Васильевна и уже спокойнее добавляет: – Они и без того меня боялись.

– Я считаю, что это неправильно.

– Я тоже. Но ученики все равно боялись. Хотя я даже голос никогда не повышала. Я была добрым учителем.

– Могу себе представить.

У Антонины Васильевны горят щеки.

«Интересно, если б он мог увидеть меня такой, какой я была сорок лет тому назад, понравилась бы я ему?»

Антонина Васильевна встает с табуретки и отворачивается. Видит в зеркалах отражение его отражения. Оно с интересом за ней наблюдает.

– Антонина Васильевна, вы так прямо держите спину, что многие из бальников вам бы позавидовали.

– Моя покойная бабушка тыкала меня кулачками в спину, если я сутулилась. До сих пор чувствую эти ее кулачки.

Антонина Васильевна глубоко вздыхает.

– Я подумала… и решила. Буду преподавать вам литературу.

Виктор удивленно округляет глаза.

– Сомневаюсь, что вы со своими танцами прочитали более десяти книжек. Да, не более десяти…

– Антонина Васильевна, но…

– Это не займет много времени. Несколько часов в неделю. Вы не представляете себе, как много интересного я могу рассказать. Литература – это мировоззрение. Без литературы вы никто. Вошь дрожащая.

Виктор молчит.

– Даже для того, чтобы танцевать, нужно знать литературу. Вы не сможете без литературы хорошо танцевать. Танцы – это не язык тела, как вы полагаете, это… язык души.

О боже, что я говорю, думает Антонина Васильевна.

– Мне не нужны уроки литературы.

Антонина Васильевна смотрит на него и понимает, что это правда. Он не шутит. Ему не нужны уроки литературы. Он говорит серьезно и окончательно.

Антонина Васильевна вздрагивает как от удара. Чувствует, как кровь приливает к ногам, как крохотные кулачки теребят спину, и голос бабушки звучит откуда-то изнутри ее самой: «Ты, враг лютый, у тебя только гульки-гулянки в голове».

Дуреха, думает Антонина Васильевна, какая же я дуреха!

Она молча бросается вон из комнаты, а Жучка, оскалив зубы, трижды лает на Виктора и семенит за хозяйкой.

– Ты пришла! Молодец! Я знала, что ты придешь!

Надя обнимает Антонину Васильевну. От Нади несет едким запахом малины – духами за десять гривен.

– Как тебе наша дискотека? Супер, правда?