Вера - Александр Снегирев Страница 12

В младшие школьные годы из соседнего дома эмигрировала целая семья. Тамошний мальчик, готовясь начать совершенно иную жизнь, в последние дни перед отъездом раздавал игрушки. Он излагал планы будущего быта развесившим уши дворовым, одаренным юлой, мячом, велосипедным насосом или еще каким детским предметом.

Говорил он точно заказчик, отправляющийся принимать работу прораба, устраивающего человеческие жизни.

Веру, наделенную тогда несколькими пластмассовыми кеглями, особенно поразила его затея с лифтом в шкафу. Отъезжающий мальчик обещал, что непременно заведет себе такой лифт.

Заходишь в комнату, там обычная обстановка и, разумеется, шкаф. Только шкаф не простой, а с тайником. Задняя стенка отодвигается, а за ней лифт, способный обеспечить тайное исчезновение или, наоборот, появление хозяина.

Вера отнесла никчемные кегли на помойку, а от чужой мечты о лифте в шкафу избавиться не смогла. Глядя на старый, когда-то принадлежавший монетному красавцу гардероб, она фантазировала, как дверцы распахнутся и откроется таинственный путь.

Возносясь вместе с ревущим «Илом» от исчерканного черным бетона отчизны, Вера полнилась мыслями о чудесном мире, который откроется ей в одном из шкафов далекой земли. Спустя недолгие месяцы, таская грязную посуду, убираясь в чужих квартирах, выгуливая домашних питомцев, она часто думала о том, сколь нелепа была мечта взбудораженного отъездом мальчишки. Ничего, конечно, не осуществилось, и живет он наверняка в одном из малоэтажных сооружений дальнего Бруклина, где не то что тайных, а вообще никаких лифтов в помине нет.

С периодом ее жизни за океаном связана одна задержавшаяся в памяти история. Вера кое-как устроилась, обзавелась итало-ирландским почитателем, он-то и пригласил отметить День Благодарения со своими стариками.

Разграфленный на квадраты пригород. Одноэтажный дом, распределенный комнатами по плоскости участка. Огоньки на крылечке, на пороге мать – подвыпившая, доброжелательная, громкая, и отец, потише и потрезвее, похожий своим техасским лицом на большой кусок маринованного тофу.

Стол был сервирован для великанов. Его загромождали тарелки величиной с телевизионную антенну, ножи и вилки напоминали охотничье оружие, бутылки походили на огнетушители.

Основным свойством всех сплошь предметов этой страны была величина – все было в два раза больше, чем в остальном мире. Автомобили длиннее, жилплощади просторнее, порции двойные.

Всего больше, чем требуется. Особенно еды. Белки и углеводы. Все только и делают, что переедают, чтобы затем сбрасывать вес.

Пока хозяйка смешивала для Веры коктейль, ссыпая кирпичи льда в ведро стакана, ее сын, Верин бойфренд, вместе с отцом умело трудился над индейкой. Профессией мужчин этой семьи была кулинария. Отец и сын работали поварами. Вера и познакомилась с ним в ресторане, где он поваром, она официанткой.

Отхлебывая цветастое пойло, Вера наблюдала.

Скрюченными, словно гвозди вывороченной доски, пальцами отец держал громадное, податливое, розовое индюшачье тело, а сын шарил между ее ножек своей волосатой лапой.

Фаршировал и начинял.

Мать в который раз поинтересовалась, у власти ли тот парень с пятном на лбу и есть ли в России «Макдоналдс».

Отец посетовал, что раньше было лучше. Машины больше, девки веселее, снега наметало так, что дверь не откроешь. А сейчас одни черномазые и гомики.

Тем временем индейка покрылась корочкой и была воздвигнута на середину стола как храм и священная жертва. Мать подливала, отец подкладывал, и скоро Вера обездвижилась от употребленного.

Все в той стране устроено так, чтобы быть употребленным.

Животные улыбаются с витрин мясных лавок. С рождения они знают, что предназначены на заклание едокам, нагуливают жиры, ожидая своего часа со сладостным предвкушением. Одушевленные и неодушевленные предметы так и прыгают в рот. Чтобы получить право употреблять других, люди готовы отдать в употребление себя. Всеобщее взаимное употребление вообще свойственно человечеству, но нигде оно не устроено таким привлекательным, конвейерным способом.

Захваченные вожделением, мать, отец и Верин ненаглядный потянулись к индейке. Мать вцепилась зубами в ножку, будто в той крылся секрет омоложения, отец царапал грудку, соскребая кожу, сын грыз крыло. За изгородью надрывались соседские доберманы.

* * *

Знакомые Сулеймана-Василия ее отъезд осуждали. Видели в нем результат отцовской мягкости и потакания.

Вот что значит закрывать глаза на блуд и вольномыслие.

А все потому, что жена из этих. Генетика.

Подсылают к нашим мужикам своих, чтобы влияние поганое осуществлять, а наши мужики потом места себе не находят. И дети мечутся неприкаянные.

Они вон и Союз подточили. Есть один высокий дом в заокеанском Вавилоне, в доме комната, в комнате той собираются гнусные карлики, подлые кукловоды, тайное мировое правительство. В эту комнату все нити и ведут. Разрубить бы их разом, да с силами никак не собраться.

Разговоров таких в то время велось много, и редкие сохраняли рассудок, понимая, что никакой комнаты нет, а если и есть, то сидят там такие же, как и в прочих комнатах, точно так же испытывают голод, боятся смертельных диагнозов и, возможно, верят в то, что дергают за мировые нити. Эти самые нити, может, куда-то и тянутся, да только рвутся часто, а по пути их тормошат все кому не лень, и детки на этих нитях виснут и белье треплется, так что преувеличивать значение этих нитей и тем более кукловодов ни в коем случае не стоит.

Сулейман-Василий высокомерием и мнительностью рьяных верующих не отличался, право судить и миловать не присваивал, поучениями дочь не изводил, геенной не грозился. Из-за этого многие, понимающие религию как принуждение и кару, посчитали его за нюню и половинчатого.

Не одна дочь оставила Сулеймана-Василия. Брыкин, неутомимо ругающий новые порядки и разграбление страны, перестал помогать в церкви и начал собирать металлолом. Первым делом он обезжелезил недостроенные коровники, сдернул лебедкой фермы кровельных перекрытий, поотрывал петли с ворот, даже гвозди собрал. Вырученное быстро кончилось, и Брыкин сунулся в соседние поселения, но встретил отпор конкурентов. Тогда он срезал изрядный кусок кабеля с линии, снабжавшей Ягодку электричеством. Делу хода не дали, но Брыкина отколотили. Отлежавшись, он тщетно пытался похитить у соседки алюминиевый таз, зимой прикорнул в сугробе после баньки, а весной не проснулся.

Другие Сулейману-Василию не помогали. И вообще народ стал обособленным. Общаться стали меньше, даже у приезжающей раз в неделю автолавки. А чего зря языком трепать – у каждого свой телевизор. Реставрацию церкви расценивали как повод к наживе. Услышав, что работы ведутся на средства, вырученные от продажи ценных домашних предметов, а пожертвований хватает только на корм иждивенкам-кошкам, ягодкинцы понимающе улыбались. Так мы и поверили. На свои да без выгоды. Кому нынче надо свои в рухлядь вбухивать. Получил, небось, от московских попов кусок, а половину в карман, если не все две трети.