Человек и история. Книга вторая. «Шахтёрские университеты» и «хрущёвская оттепель» на Северном Урале - Владимир Фомичев Страница 12

Так или иначе, но и я преуспел в своих дерзаниях. После многих диалогов с какими-то абонентами, я услышал доброжелательный мужской голос, который, узнав, что мне для полноты счастья не хватает лишь такси, осведомился: куда изволите вам подать? Ребята уже отошли по улице на приличное расстояние, когда скрипнули тормоза…

Блюстители порядка умело и быстро доставили меня туда, где, по их мнению, мне будет удобнее находиться, чем у телефона-автомата.

Тем более что в честь Первомая в медицинском вытрезвителе кровати были застелены чистым бельём, а мытьё в душе, чистка одежды и прочие услуги советского «навязчивого» сервиса были в эти сутки совершенно безвозмездные, как подарок совы ослику его же хвоста.

Работники учреждения, куда меня лихо доставили на машине, были приятно удивлены очередным гостем, который не куражился от выпитого в честь праздника, а вёл себя очень культурно и вежливо, говорил: пожалуйста, будьте так любезны.

Дядя или тётя врач, я не разобрал в полумраке, в белом халате определил: наш, принимайте. Мне предложили раздеться и защёлкнули за мной дверь душа. Тёплая водица вскоре сменилась ледяным душем. «Контрастный душ» – обрадовался я, большой любитель этой водной процедуры. Обычно, когда включали холодный душ, обливаемый издавал такой дикий вопль, что приводил в восторг работников вытрезвителя. А тут – только довольное похрюкивание! Это им не понравилось, даже как-то насторожило. Предчувствие их не обмануло. Когда меня вселили в огромную комнату, больше похожую на зал, я был в самом наилучшем расположении тела и духа.

Я присел на указанную мне кровать и осмотрелся. Обитатели, а их было около десяти человек, были разные и вели себя по-разному. Кто мирно спал, уютно устроившись на чистенькой постели, кто сидел на кровати, опустив голову и наклонившись вперёд, очевидно, что-то припоминая. Завидев новенького, некоторые приятно оживились и стали подходить и приставать с расспросами. А я как человек предельно коммуникабельный сразу же принял на себя роль заводилы.

– А вы знаете, какой сегодня праздник?

– А то!

– А раз знаете, то чего не гуляете?

– Это здесь-то гулять?

– А это почему же здесь нельзя гулять?

– Если можно, то как?

– Как-как… песни будем петь! В праздник петь песни никто не запретит!

Сначала тихо и нестройно, послышалось из нашей обители пение, да не простое, а самое актуальное – революционное, к тому же пение возрастало и ширилось:

Лишь мы, работники всемирной,

Великой армии труда,

Владеть землёй имеем право,

А паразиты – никогда!

Там, за дверью, заволновались. Начали заглядывать.

– Смело, товарищи, в ногу,

Духом окрепнем в борьбе!

В царство свободы дорогу

Грудью проложим себе!

Теперь уже пение угрожающе сотрясало это учреждение посильнее, чем пьяные выкрики отдельных обитателей.

Только теперь работники вытрезвителя поняли, кого они «пригрели». Меня попросили в коридор, там растерянный дежурный, прикрыв трубку ладонью, чтобы защититься от громкого пения, докладывал начальству о чрезвычайном происшествии. Закончилось тем, что нашу «капеллу» тут же выставили вон, на улицу. Я не стал принимать знаки благодарности и предложения – продолжить народное гуляние: с меня этого уже было предостаточно, и я побрёл к себе, в общежитие. Путь был длинный, и я подвёл итог дня, да и не только, а всей сложившейся житейской ситуации.

Я отчётливо почувствовал лицемерие власти, её передового отряда – коммунистов. Большевики превратились в коммунистов, и те стали стесняться тех дел, которые натворили их предшественники. Им захотелось, как царю Дадону, – отдохнуть от ратных дел. Даже революционные песни смущали их покой. Теперь у них была власть, и им хотелось покойно наслаждаться ею в своих креслах, кабинетах с солидной охраной от презираемого ими народа. Ничто не выводило их из гипнотического состояния: мы – навсегда! Для них как бы не существовало примеров исторических катастроф, а что бы им не вспомнить недавнюю гибель «Тысячелетнего рейха» вместе с Адиком Шикльгрубером. Развенчанный культ Иосифа Джугашвили также тяжким камнем потянет в преисподнюю жрецов ложного пути.