Будда из пригорода - Ганиф Курейши Страница 12

Между тем, Ева даже не подозревала, кто такие Тед и Джин. Она раздраженно махала рукой на опоздавших и странно разодетых незваных гостей.

— Да сядьте же, сядьте, — прошипела она.

Тед и Джин переглянулись с таким видом, будто им предложили проглотить спички.

— Да, вам, вам говорят, — добавила Ева. Она могла быть резкой, старушка Ева!

Выбора не было. Тед и Джин медленно осели на пол. Видно, не одно десятилетие кануло с тех пор, когда тетушка Джин оказывалась на полу, за исключением, конечно, тех случаев, когда напивалась. Они явно не ожидали, что это будет вечер идолопоклонства, что все присутствующие сядут в кружок, чтобы с неприкрытым обожанием глядеть на папочку. Кажется, мы влипли.

Божок собирался начать. Хелен тоже села на пол. Я стоял за баром и наблюдал. Папа с улыбкой оглядывал собравшихся, пока не обнаружил, что улыбается Теду и Джине. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Несмотря на то, что папа называл эту парочку «Джин и Тоник», он не испытывал неприязни к Джин, а Тед ему вообще нравился, и тот отвечал ему взаимностью. Тед частенько обсуждал с папой «небольшие личные затруднения»: хотя Теда и сбивало с толку отсутствие у нас денег, он чувствовал, что папа понимает жизнь, что папа умный. Поэтому Тед рассказывал папе о запоях Джин, о её романе с молодым членом местного совета, или о том, что жизнь начинает казаться ему бесполезной суетой, что он чувствует себя несчастным.

Во время подобных доверительных бесед папа не забывал использовать Теда в своих интересах.

«Можно же разговаривать и одновременно делать что-нибудь полезное, верно?» — говорил он, когда Тед, обливаясь слезами, загонял в кирпичную стену деревянную пробку, вешая папе полку для книг по восточным премудростям, или шлифовал дверь, или выкладывал ванную плиткой, в благодарность за то, что папа, сидя в саду на складном кресле, выслушивал его излияния. «Повремени сводить счеты с жизнью, пока не закончишь потолок, ладно, Тед?» — говорил он.

Сегодня папа не задержался взглядом на Джине с Тоником. Комната была погружена в тишину. Папа тоже замолчал, глядя прямо перед собой. Сперва казалось, что молчание будет недолгим. Но оно тянулось и тянулось, пока наконец не превратилось в долгое молчание: одна тишина следовала за другой, вскоре их догоняла третья, ещё более глубокая тишина, а папа все сидел с остановившимся, но полным заботы взглядом. Меня аж испарина прошибла, а в горле забулькали пузырьки смеха. Неужели он собирается надуть их и целый час просидеть в молчании (возможно, произнеся под конец единственную фразу типа: «Высохшие экскременты на голове голубя»), а потом как ни в чем не бывало наденет свое куцее пальтишко и побредет домой, к жене, подведя Чизлхерстскую буржуазию к абсолютному пониманию их внутренней пустоты. Неужто решится?

Наконец он заговорил в стиле рэпа, под аккомпанемент сногсшибательного оркестра присвистываний, пауз и бросаемых на слушателей взоров. Исполнялось все это так тихо, что бедным придуркам приходилось вытягивать шеи, чтобы его расслышать. Но никто и не думал шушукаться; у всех были ушки на макушке.

— На работе мы любим раздавать людям приказы. Мы очерняем других. Мы недооцениваем их труд, в отличие от своего собственного. Мы все всегда сравниваем. Мы набиваем себе цену и сплетничаем. Мы мечтаем, чтобы с нами обходились хорошо, а с другими обходимся плохо…

За папиной спиной медленно открылась дверь. Там стояла пара — молодой человек с короткими, торчащими во все стороны, как колючки, крашенными перекисью волосами. На нем были серебристые туфли и сверкающий серебристый пиджак. Ни дать ни взять, астронавт. Его девушка по сравнению с ним одета была довольно неряшливо. Лет семнадцати, в длинной хипповской рубахе и волочившейся по земле юбке, с распущенными волосами до пояса. Дверь закрылась, и они исчезли, никто их не заметил. Все слушали папу, все кроме Джин, которая то и дело дергала головой, будто откидывая со лба мешавшие волосы. Когда она взглянула на мужа, ожидая поддержки, она её не получила: Тед тоже ничего вокруг не замечал.

Как помощник режиссера, довольный, что спектакль идет как по маслу, и делать ему больше нечего, я улизнул из комнаты через раздвижную створку французского окна. Последнее, что я услышал, звучало примерно так:

— Наше бытие потечет по совершенно иному руслу, и мы должны его отыскать.

Именно благодаря папиному присутствию у людей прочищаются мозги, а что именно он скажет, уже не столь важно. Покой, невозмутимость и уверенность, исходящие от него, словно наполнили меня воздухом и светом, и я бродил по безмолвным, наполненным ароматами комнатам, порою садясь в какое-нибудь кресло и глядя в даль. Я стал острее слышать и звуки, и тишину, отчетливее видеть цвета. Нашел камелии в красивой вазе, и понял, что не могу оторвать от них восхищенного взгляда. Папино спокойствие и сосредоточенность помогли мне по-новому оценить и удивиться деревьям в саду, когда я смотрел на них не анализируя, без каких-либо ассоциаций. Дерево — это форма и цвет, а не листья и ветви. Но свежесть восприятия понемногу начала исчезать, мозг снова ускорил свою работу, в нем зашевелились мысли. Папина магия действовала, и я был доволен. Но колдовство на этом не закончилось: появилось ещё кое-что — голос. И голос заговорил со мной стихами, пока я стоял в прихожей Карла и Марианны. Каждое слово звучало по отдельности, до того пуст и чист был мой разум. Голос говорил:

И вправду — день стучит в окошко.

Но полежи со мной немножко.

К чему вставать? Нельзя ль и днем

Лежать, как ночью, нам вдвоем?

Во тьме любовь тебя не гонит от меня,

Так пусть удержит и при свете дня.

Это был густой мужской голос, но доносился он не свыше, как мне сначала показалось, — увы, вовсе не ангел адресовал мне эти строки, — а со стороны. Я шел на звук, пока не увидел в оранжерее парня с серебристыми волосами, сидящего на качелях рядом с девушкой. Он говорил с ней, — нет, читал из тетрадки в кожаном переплете, которую держал в руке, — наклоняясь к самому её лицу, как будто впечатывая в неё слова. Она сидела какая-то вялая и источала резкий запах духов «пачули», и, пока он читал, дважды отвела от глаз прядь волос.

Двери в Рай для змеи закрыты.

Раненый олень, не ищи целебной травы:

Сердце твое навеки разбито.

Девушка смертельно скучала, но оживилась и легонько толкнула его локтем при виде меня, случайного соглядатая.

— Простите, — сказал я, отворачиваясь.

— Карим, почему ты меня игнорируешь?

Теперь я узнал его: это был Чарли.

— Я не игнорирую. Вернее, не нарочно. Чего это ты так посеребрел?

— А так смешнее.

— Чарли, я целую вечность тебя не видел. Чем ты занимался? Я уже начал за тебя беспокоиться, и вообще!

— Нет причин за меня беспокоиться, малыш. Я готовил себя к будущей жизни. И вообще!

Я обалдел.

— Н-да? И какой же будет эта твоя будущая жизнь? Ты уже в курсе?